неразборчиво: “Ну все, все. Пошли в дом…” И все послушно побрели к нему в дом.
В маленькой прихожей возникла обычная толкотня и суета, все мужики двинулись галантно принимать у Маришки дубленку, а Вова, опекуемый, снял с себя титаническую шапку сам и стоял с нею посреди суеты, всем мешая и не умея ничего полезного предпринять. И не успели они все толком разоблачить себя, как зазвенел дверной звонок и запоздалый гость пошел косяком.
Андрей-Страхоборец объявился, безукоризненно точный в движениях души и тела и вообще безукоризненный, как человек коммунистического будущего (или – аристократического прошлого, если вам будет угодно). Он расцеловался с Маришкой, прочим сделал ручкой и тут же рассказал свежайший анекдот про хакера и его ДНК. Тенгиз, едва дождавшись окончания анекдота, буркнул ему: “Встречался?”, и Страхоборец, глядя в упор ясными глазами, откликнулся почему-то на мове: “А як же ж!” – у них, как всегда, были свои дела, впрочем, сегодня можно было без труда догадаться, какие именно.
А тут и виновник торжества прибыл (несчастный, весь словно в лихорадке, непрерывно улыбающийся, как раз и навсегда заведенная игрушка) – Вадим Христофоров-Кавказский, он же – Резалтинг Форс, мученик своего таланта, а с ним и “временно его сопровождающий” Матвей, озабоченный, безобразно плохо выбритый и даже, кажется, сутулый более обыкновенного. Увидевши эту парочку, Богдан внутренне поджался, но, видимо, только он один. Остальные принялись, наоборот, шуметь, галдеть и суетиться еще больше, хотя это у них безусловно тоже была лишь реакция на ту же парочку, только другая, более истерическая.
В гостиной, всю середину которой занимал старинный стол, как всегда покрытый тяжелой скатертью, было по обыкновению сумрачно, почти темно (только уличный оранжевый фонарь за полузадернутыми шторами на обоих окнах), а когда кто-то включил самодельную люстру, похожую на космическую станцию отдаленного будущего, на стенах возникли, загорелись, затлели картины: черно-красный шемякинский герцог Альба уставился на гостей с ледяною неприязнью, и повеяло привычной тоскливой скукой с желто-синей улицы из “Прогулок двадцать первого века” Игоря Тюльпанова, и маленький Иуда сгорбился пред ликом гигантского Христа на большом полотне, где прочие одиннадцать апостолов спали расслабленно и безмятежно, синевато-зеленые, блеклые, похожие на протухающие куриные тушки… Разбирался ли Тенгиз в живописи, это был вопрос спорный, но подбор картин у него имел место безусловно своеобразный – на свежего человека эта маленькая галерея действовала оглушающе, а человек привычный, едва только бросив рассеянный взор, сразу же понимал вдруг, что опять кое-чего не заметил здесь раньше и опять чего-то недопонял…
К Вельзевулу все это рефлексирование отнюдь не относилось: похожий в своей марлевой повязке на хирурга перед решающей операцией, он тут же кинулся за Маришкой на кухню, а вот опекуемый Вова – тот, да, тот – остолбенел. Юноша не приучен был к такому искусству. Впрочем, вряд ли он приучен был хоть к какому-нибудь искусству. У него папа был потомственный алкоголик, а мама – владелица трех овощных магазинов, крутая бабища из породы несгибаемых русских кариатид, сиречь атлантов женского полу…
…Стоящий по всей квартире галдеж вдруг усилился: прибыл Юрочка-Полиграф, румяный, рослый, толстощекий, с веселыми усиками щеточкой. “Полундра! – раздавалось ему навстречу. – Ахтунг-ахтунг, ас Костомаров в воздухе!.. Водки ему, срочно! Пока не поздно, водки, умоляю…” И уже несли из кухни стакан водки, и несчастный Костомаров уже послушно принимал его и бестрепетно поглощал, проливая алмазную влагу на кашне и на обшлага полуснятого с плеч пальто.
– Выглохтал? Слава богу! Теперь хоть можно разговаривать по-человечески…
– Слушай, Юрка, только честно: а сэнсей как – тоже врет? Ну хоть иногда?
– Да все врут, брат, можешь быть уверен…
– Так уж и все?
– Все как один. Только это не имеет никакого значения, потому что никто никого все равно не слушает.
– Хорошо сказано, однако!
– Это, к сожалению, не я, брат. Это называется “закон Либермана”…
– Которого Либермана?
– А хрен его знает, брат. Одного из.
– А разок?!
– Буду рад.
– А пару?
– Умру от счастья.
– А три?
– Можно четыре.
– А пять?
– Как дома побывать!
– А шесть?
