Ему стало жалко себя.
Худшее, что можно самому себе сделать.
Хотя и лучше, вероятно, чем взять и убить себя.
Он понимал, что вряд ли отдохнёт в Крыму так, как хотелось бы. Понимал, что вряд ли познакомится с теми, с кем хочет. Что не родится у него в ближайшее время ребёнок, потому что его просто некому рожать. Что родители его умрут раньше него, а он умрёт позже их. Что вся эта его поездка куда глаза глядят — фарс неудачника, пытающегося сделать вид, что он всё ещё романтичен и смел.
«Сорокалетний мальчуган» — так с убийственной лёгкостью назвала его однажды женщина, спящая сейчас в Бресте…
Что? В каком Бресте? Но ведь… Ведь она давно уже не спит в Бресте, потому что с тех пор прошли сутки. То есть, может, она и спит… ведь сейчас снова ночь. Но она ему не позвонила! Он-то не мог позвонить, потому что у него на счету не было денег… Его телефон ещё не разрядился, ещё может принять звонок. Почему же она не позвонила? Его могли убить, ограбить, когда он ночью ушёл из гостиницы…
А она не позвонила. И даже не прислала СМС.
Возможно, сейчас она и в самом деле спит.
Где-то. Не в гостинице Бреста…
Сергея колотила дрожь. Он привстал, потом лёг. Потом снова привстал. Место, где он лежал, было похоже на гроб, из которого можно спрыгнуть. Он весь взмок.
Пошли вы все! Он ненавидел весь этот мир и все те миры, что родятся после гибели этого. Но больше всего он ненавидел себя.
Заныло сзади, в лопатке. И сразу в груди. Что это — сердце?!
Господи, а ведь страшно умирать… Сдохнуть вот здесь, на этой расшатанной вагонной полке, без детей, без жены, возле жующей мыши-старухи, одиноким придурком с устаревшим ноутбуком, который набит тупыми компьютерными играми, в которые играть так же интересно, как грызть надоевшие семечки или говорить о политике.
А потом передадут где-нибудь по ТВ: в плацкартном вагоне поезда «Ковель—Симферополь» скончался от сердечного приступа молодой чел… мужчина средних лет, российский гражданин…»
Да при чём здесь гражданство, вашу мать, если человек, человек умер!
Сергей спрыгнул с полки. Ему хотелось ходить, ходить, бегать. Но как это сделать в поезде, тем более в плацкартном вагоне? Бродить вдоль казарменных нар, задевая грязные носки спящих?
Она не звонила.
Он очутился возле купе проводника. Чай… Да, конечно, просто выпить горячий чай. Странная мысль. Если б можно было чаем спастись. Здесь, в закутке возле бака с горячей водой и стендом с поездным расписанием, было приоткрыто окно, в которое влетал свежий прохладный ветер.
Сергей постучал в дверь к проводнице.
Она не сразу открыла, наверное, спала.
— Извините, что разбудил, — обратился он вежливо-безразлично. — Можно у вас чаю?
— Вам черный или зеленый?
— Любой.
— С лимоном?
Через минуту проводница дала ему в руки дымящийся стакан в подстаканнике.
Размешав сахар и лимон, он попробовал отпить — но было ещё слишком горячо.
Он стоял. Спиной к легкому дорожному ветерку, стоял и ждал. Так бывает: ты находишься в дороге, но остаешься рабом, несмотря на то, что свобода все время находится рядом с тобой. Дорога ведь ничего не гарантирует. Хоть путешествуй всю жизнь, хоть каждую секунду — гарантии нет.
Он ждал, когда остынет чай.
Страшно умереть в дороге рабом.
В какое-то мгновение им овладело странное ощущение: словно он смотрит на себя со стороны и даже думает о себе со стороны.
Вот сейчас: он, такой-то, человек, стольких-то лет, стоит в этом месте, в этот час. Почему он очутился здесь? Для чего? Как такое может быть, чтобы он, тот, которого назвали и называют Сергей Владимирович Колесов, оказался именно с такой внешностью, привычками, мыслями. Я — это ведь не только имя… Я — не только тело, не только внешность… Я — что-то иное, внутри всего этого… Так что же такое — я?!
— Чифирчик?
Сергей поднял голову. Перед ним, покачиваясь, стоял высокий, полный мужчина в рубашке навыпуск, примерно его лет, с чуть улыбающимися черными глазами.
— А?..
— Чифирчик, говорю, — повторил, качаясь с пяток на носки, темноглазый.
