— Ты оленя набить сможешь?
— Тю… Обидеть норовишь? — набычился кольщик.
— А песца?
— Уйду счас.
— На руки, — Дергач указал на непонимающе лыбящегося Пакора. — Оленя на правую, песца на левую, понял-нет?
— Шо платишь? — в голосе Моцарта послышались нотки заинтересованности. — Но предупреждаю сразу — тушенкой не интересуюсь.
— А тушенки у нас и нет, — усмехнулся Дергач. — Сапоги офицерские возьмешь?
— Хром?
— А то.
— Тада все будет в лучшем виде, — оскалил золотозубый рот Моцарт и повернулся к Зиновьеву, топчущемуся в стороне с совершенно шпаковским портфельчиком в руках. — Слышь, малой, тащи инструмент.
Пакор оторвал гордый взгляд от тыльных сторон ладоней, украшенных свежевытатуированными изображениями рогатого коня и облезлой собаки, задрал голову, повертел ею и с восторгом произнес, глядя на танковую пушку:
— Какой большая дуло!
— Дуло, брат ты мой, это когда из окна. А это, — Вяхирев указал на пушку, — ствол. Уяснил?
— Видать, совсем плохо у нас с народишком стало, коли чукчей в танкисты забривать начали, — проворчал Красильников.
— Э-э, моя — не чукча! — вскинул Пакор. Улыбка на его лице погасла, глаза расширились. — Моя — ндыбакана, настоящий людя! Чукча — плохой людя, мыгыргын! Чукча оленей угоняй, мужчин убивай. Чукча — мыгыргын!
— Понял, — толкнул Красильникова в бок Дергач. — Век живи, век учись — дураком помрешь. Везде люди воюют, даже чукчи с этими… ндыбаканами. Так и живем.
Смерть Лешки Черниченко, терзавшая экипаж, после появления нового механика-водителя не то чтобы забылась, такое не забывается никогда, но отошла на второй план, пригасла, как гаснет острая боль в ране после перевязки и ее заменяет боль тупая и ноющая, с которой живут долго, иногда месяцами и годами.
— Ракета! — заорал вдруг Зиновьев, указывая на взмывшую в небо зеленую звездочку. — Ракета, командир!
— Началось, — Дергач сплюнул и в нарушение устава просто махнул рукой в сторону танка — залезаем, мол.
Экипаж забрался внутрь. Пакор уверенно открыл центральный топливный кран, включил «массу» и проверил давление.
Вяхирев, как и положено младшему мехводу, отвернул кран гидравлической системы. Пакор посмотрел на датчик давления топлива и заорал так, что у ефрейтора заложило уши:
— Командира, моя готова!
— Запускай! — рявкнул в ответ Дергач.
Противно завыл стартер. Пакор выжал сцепление, завел двигатель и дал газ. Вяхирев повернулся, сбил с круглой головы механика-водителя пилотку и нахлобучил на нее танковый шлем. Зиновьев включил рацию и Дергач доложил комбату:
— «Седьмой», я «полста первый», к движению готов!
Танки по одному выползали из березняка и, перемалывая гусеницами сочный бурьян, двигались в сторону реки.
— Олень! — Дергач, высунувшись из люка, отдавал Пакору команды по переговорному устройству. — Так, держи дистанцию, прямо. Вот, вот, нормально. Песец! Песец, твою мать! Куда ты… Слева надо было объезжать, мыгыргын ты хренов!
— Командира! — тоненько закричал Пакор, не бросая рычагов. — Твоя ругаться — моя бояться, совсем не ехать!
— А я вот сейчас тебя расстреляю за невыполнение приказа, понял-нет? — психанул Дергач. — Вяхирь, дай ему по мозгам, чтобы в чувства пришел, понял-нет?
Дергач не видел, выполнил ли там, в грохочущем чреве танка, Вяхирев его распоряжение, но «Погибель Гитлера», упоровший было по целине к обрывистому берегу, вернулся в походный строй и довольно сносно попер по развороченной гусеницами других танков луговине к еще вчера разведанному броду.
— «Полста первый», что у вас там за кордебалет?! — забился в наушниках злой голос комбата.
— Все нормально, «седьмой», машина и экипаж в порядке, — прорычал Дергач.
— Смотри у меня, еще один такой фортель — глаз на башню натяну и моргать заставлю! — пообещал комбат и отключился.
— Комбат передал — если механик-водитель хорошо танк будет водить, медаль получит, — по-своему переиначил для экипажа слова командира батальона Дергач.
— Моя понял! — радостно крикнул Пакор. — Оленя и песец правильно бегать станут!