всех было мало. Да и неудивительно — им ведь вообще не полагалось иметь при себе оружия на борту самолета. К счастью (во всяком случае, сейчас это оказалось к счастью), крайне трудно помешать солдатам, возвращающимся из зоны боевых действий, оставить при себе хоть какое-то оружие с патронами.
Еще у них имелось немного медикаментов для первой помощи, и их хватило, чтобы наложить шины на три сломанные руки и предпринять хотя бы формальную попытку подлатать наихудшие травмы — но это было и все, опять же. Бачевски отчаянно хотелось хотя бы поговорить с кем-то старшим по званию, но увы.
«Ну что ж, — саркастически подумал он, — по крайней мере, я пока что буду очень занят».
И пока что ему будет о чем думать, кроме Вашингтона. Он возражал, когда Триш, его бывшая жена, решила переехать вместе с Шаньей и Ивонной к своей матери, но возражал он из-за высокого уровня преступности и стоимости жизни в округе Колумбия. Но ему никогда даже в голову не приходило...
Мастер-сержант снова подавил эту мысль и почти что с признательностью уцепился за размышления о той глобальной жопе, с которой ему предстояло как-то разобраться.
Орудийный сержант Кэлвин Мейерс был вторым по старшинству членом их отряда, что автоматически делало его старшим помощником Бачевски... к явному неудовольствию сержанта Франсиско Рамиреса, армейского старшего сержанта. Но если Рамирес и возмущался из-за того, что они оказались под командованием какого-то морпеха, он все же помалкивал. Возможно, потому, что осознавал, насколько геморройной сделалась работа Бачевски.
У них имелось некоторое количество провизии, благодаря аварийным пайкам самолета, но они понятия не имел и, где находятся, и никто из них не говорил по-сербски (если, конечно, предположить, что они действительно находились в Сербии). У них не было карт, не было абсолютно никаких средств связи, и, судя по последним дошедшим до них известиям, всю планету внезапно охватило повсеместно вспыхнувшее безумие.
«А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, сардонически подумал Бачевски. — Просто зашибись...»
— Старшой, мне кажется, вам стоит это послушать, произнес кто-то, и Бачевски развернулся к говорившему.
— Что послушать, ганни[37]?
— Мы поймали по радио что-то очень странное, старшой
Бачевски непроизвольно сощурился. До этого рейса он и с Мейерсом никогда не встречались, но коренастый, крепко сбитый морпех с протяжным выговором уроженца Аппалачей произвел па нею впечатление человека трезвомыслящего и хладнокровного. Однако же сейчас Мейерс был бледным как мел, а когда он протянул Стивену приемник аварийной радиосвязи, добытый из-под обломков фюзеляжа, руки его дрожали.
Мейерс прибавил громкости, и Бачевски прищурился еще гиль нее. Голос, доносящийся из радиоприемника, был какой-то механический. Искусственный. В нем не отражалось абсолютно ни каких эмоций.
— ...Тхикайр, командир флота Шонгайрийской империи, и я обращаюсь ко всей вашей планете на всех частотах. Ваш мир беспомощен перед нами. Наше кинетическое энергетическое оружие уничтожило ваши главные национальные столицы, ваши военные базы и военные корабли. Мы можем и будем наносить дополнительные удары всякий раз, когда это потребуется. Вы подчинитесь и станете полезными и послушными подданными империи, или будете уничтожены, как уже уничтожены ваши правительства и военные силы.
Бачевски уставился на радиоприемник, а рассудок его в ужасе отшатнулся от той черной, бездонной пропасти, внезапно разверзшейся на том месте, где прежде находилась его семья. Триш... Невзирая на развод, она все равно оставалась для него буквально частью его самого. И Шанья... Ивонна... Шанье было всего шесть, господи боже! А Ивонне — еще меньше. Такого не могло быть. Это не могло произойти. Не могло!
Механически звучащий английский прекратился. За ним последовал короткий всплеск чего-то вроде китайского, а его сменил испанский.
— Они говорят то же самое, что только что сказали по-английски, — безжизненным тоном произнес сержант Рамирес, и Бачевски встряхнулся. Он крепко зажмурился, пряча слезы, которые он не мог не должен был — проливать. В душе у него разверзлась чудовищная бездна, грозя поглотить его целиком, и какая-то его часть сильнее всего на свете хотела провалиться в эту бездну. Но он не мог. На нем лежала ответственность. Его ждала работа.
— Старшой, вы верите в это дерьмо? — хрипло спросил Мейерс.
— Не знаю, — признался Бачевски. Собственный голос показался ему прерывистым и скрипучим, и мастер-сержант откашлялся. Я не знаю, — повторил он уже более нормальным голосом. — Или, но крайней мере, я знаю, что не хочу этому верить, ганни.
— И я тоже, — вмешался еще кто-то в их разговор. Это сопрано принадлежало штаб-сержанту Мишель Трумэн, старшему по званию представителю ВВС среди выживших. Бачевски взглянул на нее, приподняв бровь, — он был благодарен ей за дополнительный повод отвлечься от боли, разрывающей его сердце на части, — и рыжеволосый сержант скривилась.
— Я не хочу в это верить, — сказала она, — но думаю об этом. Нам уже известно, что кто-то, похоже, повзрывал на хрен вообще всех. А у кого, черт подери, было столько бомб? — Мишель покачала головой. — Я не специалист по кинетическому оружию, но я почитывала иногда научную фантастику, и я бы сказала, что нанесенные с орбиты кинетические удары со стороны, вероятно, очень похожи на взрывы ядерных бомб. Так что, если этот ублюдок говорит правду, выжившие сообщали бы именно что о ядерных взрывах.
— Вот дерьмо, — пробормотал Мейерс, потом снова перевел взгляд на Бачевски. Он не произнес больше ни слова, но ему и не нужно было —
