заучивали наизусть еще в самом начале обучения. Она была написана еще в девятнадцатом веке, когда Бельгия запретила своим гражданам вступать в Легион. Когда мелодия стихла, ее подхватила труба со стороны полубригады. Вскоре в пение трубы вплелось множество голосов, и над долиной понеслась обычная шутливая песенка про кровяную колбасу и про то, что с бельгийцами Легион делиться не станет, потому что они хреновые стрелки.
За гимном Легиона последовала другая песня, любимая еще с дней подготовки, «Легион на марше». Ее энергия захлестнула Клайна, и он пел с таким энтузиазмом, что чуть не охрип. Хотя его голос был всего лишь одним из тысяч на обеих сторонах долины, Клайн все равно делал все, что мог, чтобы Рурк его услышал.
Легион идет на фронт с песней.
Песня восхваляла честь и верность, добродетели, в которых Легион черпал свою силу. Но голос Клайна дрогнул, когда он осознал, что в данный момент Легионом двигала безоговорочная верность полученному заданию.
Когда песня дошла до припева, две его строки заставили Клайна перестать петь.
Клайн невольно вспомнил их давний-давний разговор с Рурком, состоявшийся, когда они еще только поступили на службу.
«Легион имя мне», — процитировал тогда Рурк.
«Ибо нас много», — отозвался Клайн. — Евангелие от Марка. Так одержимый сказал Иисусу, пытаясь объяснить, сколько в нем бесов».
От Дамаска и до гребня холмов, по обеим сторонам долины теперь отдавался эхом припев.
«С нами идет сам черт».
Когда солнце окончательно спряталось за горизонт, прекратилась и музыка, оставив после себя лишь слабое, затихающее эхо.
Клайн стоял у подножия холма, окутанный темнотой, и смотрел наверх, на холодное сияние проступающих на небе звезд.
Он оставил Дурадо и дошел до большой палатки, в которой располагалась столовая. Хоть у него и не было аппетита, Клайн понимал, что утром ему понадобятся силы, поэтому он поел бекона с хлебом и выпил горького кофе. Вокруг было полно народу. Все они сидели молча.
Позднее, в темноте своей палатки, Клайн задумался: а что Рурк сделал такого ужасного, что это заставило его избрать Легион в качестве наказания? Подложил мину на дорогу, по которой должна была пройти британская армейская колонна, а вместо этого взорвал школьный автобус, битком набитый детьми? Или поджег дом ирландской семьи, которая якобы выдала планы ИРА англичанам, а потом выяснил, что ошибся домом и сгоревшая заживо семья была ни в чем не повинна? Достаточно ли это ужасно, чтобы заставить такого человека, как Рурк, возненавидеть себя? Слышал ли он в своих ночных кошмарах крики умирающих детей, как самому Клайну мерещились рыдания жены над мертвым телом их дочери или виделось, как она вскрывает себе вены, пока он прятался от полиции из-за ограбления банка, во время которого ради двадцати четырех долларов и девяноста пяти центов был убит охранник?
«Все разбежались в разные стороны, — вспомнил Клайн. — Я не получил ни единого доллара».
Представив себе бесконечный удушающий кашель, терзавший дочь, он подумал: «Я должен был быть с ними».
Он долго лежал без сна, глядя на крышу палатки.
Грохот взрывов вырвал его из беспокойного сна; разрывов было так много, что они сливались в единый рев. Земля, палатка, воздух — все тряслось. Взрывная волна ударила по ушам, и в ушах зазвенело. Но из-за непрестанного громыхания уши быстро заложило, как будто он заткнул их ватой. Клайн схватил винтовку и выскочил из палатки; в лагере, попавшем под артобстрел, творился хаос. Яркие вспышки разрывов выхватывали из темноты камни, палатки и людей, разорванных снарядами.
Легионеры — темные силуэты — со всех ног бежали под прикрытие валунов, к вырытым ямам, ко всему, что могло защитить от осколков. Их артиллерия открыла ответный огонь; гаубицы и танки содрогались, посылая снаряд за снарядом в сторону Дамаска.
Те разрывались среди домов из песчаника. Разрывы снарядов и вспышки, вырывающиеся из пушечных стволов, превратили ночную темноту в пульсирующие сумерки, в которых Клайну удалось отыскать дорогу к каменной стене, за которую он и нырнул, едва успев укрыться от разорвавшегося неподалеку шрапнельного снаряда.
Артобстрел продолжался несколько часов. Когда он наконец закончился, трудно было дышать от стоящих в воздухе пыли и дыма. Хотя у Клайна и продолжало звенеть в ушах, он все-таки расслышал крики офицеров:
