— Не торопись. — Док сунул мне в руки рацию. — Отдохни.
Я оглянулся на Кэма, который так и сидел на краю кровати, дергая нитку на колене штанов. Лицо закрывали волосы. А потом он вдруг поднял голову и улыбнулся, отчего мое сердце застучало быстрее. Его тоже, наверное. Он прижал руку к груди.
«Ты у меня здесь. Я буду в порядке».
— Иди. — Док мягко выпихнул меня за дверь.
Первым я заметил, что вооруженная охрана никуда не делась. У коммандера Леонски были причины тревожиться за безопасность станции. Видимо, я особой ценности не представлял, раз уж меня спокойно заперли с кем-то, кто может быть опасен, впрочем, с каких пор с солдатами вообще считаются? Да ни с каких.
Охрана вытаращилась так, словно у меня выросла вторая голова. Придурки.
Я пошатался немного по коридору, почти ожидая, что моя рация оживет, срочно вызывая меня к Кэму. Но ничего не произошло. Я проверил, включена ли она, и подождал еще немного.
А потом до меня вдруг дошло, что впервые за четыре дня я абсолютно свободен и глупо трачу время, торча в коридоре. Я взглянул на часы. Пусть будет полчаса. Отлучиться на дольше я не рискнул бы.
Чуть больше 20.00. В столовой наверняка уже пусто, зато в казармах нет. Сейчас самое любимое всеми время. На нижних уровнях наверняка полно парней. Они будут играть в карты, как сказал Док, пить и, может быть, смотреть какой-нибудь фильм в одной из комнат отдыха. Четыре дня назад я бы присоединился. Но сейчас не хотелось. Не хотелось отвечать на вопросы, которыми меня наверняка закидают: Где ты был, Гаррет? Что с Раштоном? Откуда столько говнолетов? Что ты знаешь о Безликих? Слишком легко всему этому превратиться в: Какого хрена происходит? Почему ты молчишь, Гаррет? Да кем ты себя возомнил?
Не то чтобы на Защитнике-3 совсем не было нормальных парней. Я обзавелся несколькими друзьями и вряд ли успел кому-то насолить. Но слухи в закрытом пространстве, как на станции, очень быстро обрастали жуткими подробностями. С тех пор как появился Кэм, все наверняка нервничали. Все понимали, что происходит что-то серьезное, и им захотелось бы знать, что именно. Если бы они решили, что я что-то скрываю, то ополчились бы на меня. Даже среди рядовых таких, как я, ни во что не ставили. Боже, да в моей казарме было всего пятеро парней ниже меня по иерархии — их призвали позже. Три года — слишком мало, чтобы заработать уважение парней, которые почти отслужили свое. Ты для них ничто, сопливый юнец, и не имеет значения, оказался ты тут спустя девять с половиной лет или спустя неделю после них. Так уж устроен здешний мир.
Поэтому я еще погулял по узким коридорам офицерского отсека, держась подальше от лифта к родным пенатам. За углом обнаружился торговый автомат, и я подошел посмотреть. Здесь продавались журналы, шоколадки, сигареты — то же, что и на нашем уровне. Я бы купил шоколадку — какой смысл экономить, если идут Безликие? — но забыл бумажник в комнате.
Я заглянул за автомат. Он не был закручен, как у нас, но чтобы его открыть, все равно нужен был код. А для нашего — отвертка и отвлекающий маневр.
Я снова поглядел на шоколадку, в животе забурчало. Пожалуй, я мог бы придумать, что делать с автоматом, но попасться на воровстве в офицерском отсеке — явно плохая идея. Кэм не обрадуется, если нас обоих отправят на гауптвахту из-за моей любви к сладкому.
Жизнь в Копе вроде как превратила меня в побирушку. Таких, как я, было легко отличить от других. Мы всегда первыми оказывались в очереди в столовой, словно боялись, что еда закончится. Мы никогда не отказывались от добавки к пайкам, собирая даже те крохотные пакетики с кислым майонезом. Некоторые из нас вызывались добровольно работать на кухне. Некоторые, как я, поступали умнее — и торчали в медотсеке. И неважно, что самое хорошее в армии то, что никого никогда не оставляют голодным. Если в детстве такое происходит достаточно часто, то уже не забывается.
Зуб даю, Кэм никогда не был первым в очереди в столовой.
Я оставил автомат в покое и еще немного побродил по коридорам, каждые пять минут поглядывая на часы.
Клуб командного состава я нашел случайно. Обогнул угол, а там он: широко распахнутая дверь, ведущая в огромную комнату, полную кресел, столов и диванов перед широкоэкранным телевизором. Здесь был бар, пахло пивом. А у двери стоял парень, который подозрительно уставился на меня.
Отсутствие нашивок выдавало в нем рядового вроде меня. Я видел его пару раз, но не знал. Он был невысоким, но крепким. И еще страшным, казалось, кто-то съездил ему по лицу, и нос расплющился. Интересно, как ему перепала такая непыльная работенка.
— Что ты здесь забыл, солдат? — нахмурился он.
— Меня определили в одну из комнат ниже по коридору, — ответил я.
На его лице отразилось недоверие.
— Вали отсюда. Тебе сюда нельзя.
— Да пофиг, — отмахнулся я. Мне туда и не хотелось, если уж на то пошло.
Я развернулся и налетел прямо на одного из группы офицеров, направлявшихся в клуб.
— Осторожно! — прикрикнул тот, увернувшись.
— Простите, сэр! — Я резко выпрямился, развел плечи и старательно отдал честь. Три года в армии — можно было бы подумать, что я хоть чему-то научился, но моя привычка по возможности избегать офицеров привела к тому, что практики у меня было маловато.
Моя неловкость привлекла их внимание, как и отсутствие звания.
Их было трое, и я не знал ни одного. Высокие, немолодые и явно из одного и того же теста — я почти не различал их: один был чуть худее всех, второй — выше, а третий — лысее.
— Что ты тут забыл, солдат? — спросил худой, прищурив темные глаза. — У тебя есть причина здесь находиться?
«Ага, свиданка».
— Коммандер Леонски временно определил меня в одну из здешних комнат, сэр, — ответил я, удивляясь, почему это так похоже на тупое вранье. — Я не пытался пройти в клуб.
Они, конечно, мне не поверили. Они смотрели на меня так, словно я поднялся в их отсек специально, чтобы взламывать их торговые автоматы, бродить по их коридорам и дышать парами их пива. Как будто среди рядовых есть только лжецы и воры. Впрочем, меня исключением из этого правила вряд ли назовешь. Иисусе, да я просто живой пример вора и побирушки. На Третьем я не поднимал головы, потому что не хотел постоянно торчать на гауптвахте и потому что воровать здесь было особо нечего, но в Копе я нередко брал то, что плохо лежит, даже хотя отец прибил бы меня, если бы узнал.
Худой вскинул брови, длинный и лысый расхохотались.
Я попытался взять себя в руки. Что может случиться? Они вызовут коменданта, тот свяжется с коммандером Леонски или с Доком, и все рассосется. Но сколько на это уйдет времени? Я посмотрел на часы: я оставил Кэма двадцать пять минут назад.
Взгляд на часы оказался ошибкой.
— Куда-то торопишься, солдат? — спросил длинный, выпятив челюсть.
— Да, сэр, — отозвался я, и ему мой ответ не понравился.
Сперва они сочли меня вруном, теперь — нахалом. Здесь такое называется «нарушением субординации». Это длинное выражение красивее смотрится в отчетах.
— И куда же? — продолжил высокий.
Я пытался не смотреть на шрамы от прыщей, как кратеры, усыпавшие его щеки.
— Меня ждет майор Лэйтон, сэр.
Длинный сощурился.
— Ты медик, — вдруг осенило лысого. Я их не знал, но, видимо, они меня знали. — Медик Камерона Раштона.
— Да, сэр.
Все трое посмотрели на меня с таким же выражением, как недавно охрана: «педик». Лысый очнулся первым.
— Раштон в офицерском отсеке, — протянул он с ехидством, как бы намекавшим, что, по его мнению, Кэму здесь не место.
— Да, сэр, — подтвердил я. — Лейтенант Раштон здесь, сэр.
Мой тон им не понравился, ну и к черту. Я этого и добивался. В конце концов Кэм остается офицером, пока командование не скажет иначе, и у этих нет права говорить о нем так, словно он не заслуживает места в офицерском отсеке. Он ведь не незваный гость вроде меня.
— Он не может быть медиком, — вдруг встрял худой, смерив меня пристальным взглядом. — Он же новобранец.
