Я пощупал мой бумажник. Всегда предпринимаю эту предосторожность перед тем, как что-нибудь купить, а иногда даже, когда не покупаю ничего.
У парадного был влажный коврик, ворсистый, чтобы вытирать ноги, а дальше, в тени, застекленная дверь, которая открывалась не с той стороны, с которой можно было ожидать.
– Консьержка!
Голос с лестницы мне крикнул:
– Здесь!
– Госпожа Жюно? – спросил я вежливо.
Консьержка мне не ответила. Важность, которую она имела в это мгновение, исчезнет, как только я узнаю тоже, на каком этаже проживает вдова.
– Госпожа Жюно, – повторил я.
– По поводу?
– Костюма.
– Второй этаж, дверь слева.
Стены лестницы были под мрамор. Старое дерево ступеней навощено.
На первом этаже я прочитал: «Антресоль», на втором – «Первый».
Поскольку я отсчитал два этажа, я остановился. На левой двери матерчатая лента свисала до замочной скважины. Я дернул ее потихоньку, потому что показалась мне непрочной. Звякнул колокольчик, не прямо за дверью, а дальше, в квартире. Потом открылась дверь – кухни, возможно. Появился господин без шляпы и без галстука. У меня возникло впечатление, что я его удивил. Глядя на него, я спросил себя, что он мог делать перед тем, как я позвонил.
– Насчет костюма, – сказал я наконец.
– Какого костюма?
– Я видел в булочной…
– Это выше, господин. Консьержка должна была вам сказать.
Указательным пальцем он показал мне на потолок.
– Консьержка мне сказала, на втором.
– Здесь вы на первом… читайте.
Я извинился и поднялся выше этажом. На этот раз я не ошибся. Визитная карточка госпожи Жюно была прикноплена к двери. Чернильной линией зачеркнут адрес.
Я позвонил. Маленькая женщина, уродливая и хорошо причесанная, мне открыла. Обручальное кольцо смещалось на худой фаланге одного из ее пальцев. Любопытно, как обручальные кольца уродливых женщин бросаются в глаза.
– Насчет костюма, госпожа.
– Ах!.. входите… господин… входите.
Такое приглашение вызвало удовольствие. Люди, которые мне доверяют, столь редки.
Я продолжительно вытирал свои ноги, как делаю каждый раз, когда вхожу к кому-нибудь впервые. Снял шляпу и последовал за дамой.
Она привела меня в столовую. Я остался посредине, на расстоянии от всего, что можно было бы похитить.
– Садитесь, господин.
– Спасибо… спасибо.
– Насчет костюма, значит.
– Да… госпожа.
– Ах! господин, если бы знали, чего мне стоит расставаться с вещами моего бедного супруга. Он умер во цвете лет, господин. Если бы он знал, что мне придется продавать его одежду, чтобы выжить…
Я люблю, когда со мною откровенничают, как люблю, когда мне говорят плохое о людях. Это придает жизнь разговору.
– Что может быть более тяжелым, чем продавать предметы, с которыми столько прожил и которые вам знакомы, как родинки на вашем теле!
– Это верно… Старыми вещами дорожишь, – сказал я поднимая руку.
– Особенно такими, что вызывают столько воспоминаний. Ах! была бы возможность, я бы его сохранила, этот костюм. Так он шел моему мужу. Мой бедный муж был как раз вашего размера. Возможно, немножко более крепкий. Это правда, что был он настоящий мужчина. Он был шефом бюро. Вы должны были прочесть это на его визитной карточке, на двери.
– Я не обратил внимания.
– Адрес зачеркнут, потому что мы напечатали карточки до того, как поселились здесь. Да, костюм вызывает у меня воспоминания. Мы, мой муж и я, покупали его вместе в Реамюре. Я сохранила фактуру. Я вам ее отдам. Это было весной после полудня. Люди высматривали почки на деревьях. Солнце освещало все небо. Месяц спустя мой муж умер. Он надевал этот костюм два раза, два воскресенья.
– Только?
– Да, господин. Костюм, который стоил сто шестьдесят франков в 1916. В то время деньги имели большую ценность, чем сегодня. Этот полный костюм. Брюки, пиджак, жилет. Подождите, я сейчас его найду.
Через несколько мгновений госпожа Жюно появилась с костюмом, завернутым в полотно.
Она разложила его на столе, вынула булавки и, взяв пиджак, показала его спереди и сзади на вытянутых руках.
Я пощупал ткань.
– Взгляните на подкладку, господин.
Костюм, действительно, был новый. Пятен подмышками не было. Петлицы и карманы не были растянуты.
– Сердце кровью обливается, господин, когда расстаешься с такими реликвиями. Надеюсь, что муж, который на небе, меня не видит. Но, что вы хотите, я не богата. Надо жить. Мой муж меня простит. Вот мы, взгляните.
Она мне показала фотографию величиной с метр, на которой была пара новобрачных.
– Видите, господин, это увеличение с увеличения. Чем больше мой муж, тем больше он мне кажется живым.
Я долго смотрел на пару. Я не узнавал госпожу Жюно.
– Да, господин, это мы, в 1915. Назавтра мы уезжаем в деревню.
Она смерила меня глазами с ног до головы.
– Он был вашего размера, но немножко более крепкий.
Я подумал, что если он был более толстым, костюм мне не подойдет. Из деликатности я не стал говорить о своем опасении.
– В 1914 мы уже были помолвлены. О! господин, эти вечера на набережных Сены. В Париже было слишком жарко. И все, из-за войны, нас беспокоили.
– Но ваш муж не был солдатом.
– О, господин, но подумайте сами. Он не был сильным. И именно он, который мог бы жить, потому что не был солдатом, был унесен болезнью.
– Такова жизнь, – пробормотал я.
– Да, таков этот мир.
– Но от чего он умер? – спросил я, внезапно испугавшись, что это могла быть заразная болезнь.
– От кровоизлияния.
