VI
На рассвете я пришел на самую близкую от меня остановку трамвая.
Ветер дул с такой силой, что дверь моего дома хлопала сама по себе, пока я не сумел ее закрыть. Капли, размером больше, чем другие, срывались с карнизов мне на руки. Дождь стекал по тротуарам к мостовой. Каждый раз, когда я переходил улицу, ручей слишком большой, чтобы перешагнуть, захлестывал мне ногу. Вода, которая гудела в вертикальных стоках, прикрепленных к домам, вытекала на землю так, будто перевернули полное ведро. Рукава пиджака не замедлили намочить мне запястья. Руки казались не вытертыми, после умывания.
Пришел пустой трамвай. Ночью он был вымыт. Лампочки, которые его освещали, имели грусть света, который забыли выключить на сон грядущий.
Я уселся в угол. Печки еще были холодными. От воздуха, проникавшего под сиденье, замерзали руки. Кондукторша, неподвижная в центре трамвая, зевала.
– Ла Мотт-Пике, – крикнула она.
Трамвай мог быть пустым, и все равно она кричала.
Мы отправились. Двери открывались сами собой на поворотах. Иногда свет на мгновенье гас. За мокрыми стеклами улицы топорщились, как в зной.
– Гренель.
Вошли рабочие. Приглушенный звук колокольчика достиг уха вагоновожатого. Я думал о своей незастеленной постели, еще теплой в ногах, о своем закрытом окне и об этой заре, которая пробивалась некогда у меня, спящего, между ресниц.
В этот мгновение, освещенный своей открытой дверью, г-н Лекуан должен умываться.
– Мост Мирабо.
Два человека уселись передо мной.
Я впал в ярость, потому что было полно свободных мест. Говорили они так, как будто полдень.
– Авеню Версаль.
Рабочий поднялся с газетой, которая не была сложенной, и новости в ней мне показались слишком свежими.
Занимался день. Вдруг свет погас в трамвае. Все изменило цвет. В серые амбразуры окон виден был дождь.
– Шардон-Лагаш.
Я почувствовал печаль и одиночество. Все эти люди знали, куда ехали. Тогда как я уезжал к приключению.
– Пуан-дю-Жур.
Я вышел. Струйка воды, упав с крыши трамвая, стекла мне по спине. Ноги, сотрясенные трамваем, подкашивались. Лицо, слишком долго неподвижное, застыло. Левая нога замерзла.
Трамвай удалился, увозя лица, которые были мне знакомы, и мое пустое место.
В будке двое таможенников, не спавших всю ночь, готовились к уходу.
Чтобы добраться до Бийанкура, нужно было выйти из Парижа.
Я шел длинным проспектом, без тротуара, мимо низких домов.
Дождь не переставал. Грязь, которая налипала на туфли, хлюпала при каждом шагу. Дерево за стеной шевелилось, как чаща, в которой кто-то был. Ветер выворачивал листья наизнанку. Дождь вздувал на лужах пузыри.
Стена окружала завод г-на Лаказа. Подняв голову, можно было видеть трубы, которые были разной величины и дымили.
– Г-н Карпо, – спросил я у привратника.
– Г-н Анри, хотите вы сказать.
– Да.
Привратник старательно закрыл дверь своей будки – в чем я не видел никакой необходимости – и, перед тем, как отойти, поставив себя в роль постороннего, попытался ее открыть.
– Следуйте за мной, – сказал он, не глядя на меня.
Он давал понять, что к г-ну Карпо ведет меня не из любезности, но потому что таково его ремесло.
Он остановился перед зданием, которое сотрясали машины.
Не проявляя обо мне заботы, он поговорил с рабочим. Потом, внезапно, будто оказался здесь не из-за меня, он сказал:
– Это к г-ну Анри.
Меня ввели в зал белого дерева. Стены здесь были покрыты рекламными афишами отбойных молотков.
Вскоре появился г-н Карпо.
В противоречии с тем, что я себе воображал, это был молодой человек с усами, обесцвеченными, как у женщин, когда у них есть усы. Он был в очках, цвета настойки йода.
Я протянул визитную карточку г-на Лаказа, на которой были написаны такие слова:
Мой дорогой Карпо,
Посылаю тебе славного парня, дай ему работу.
– Ах, вы от г-на Лаказа.
– Да, господин.
– Хорошо, подождите.
Он исчез и через несколько минут вернулся.
– Все решено, – сказал он, – вы работаете с понедельника.
– О, я вас благодарю, господин.
– Понедельник, в семь часов.
– Спасибо, спасибо, но, знаете, я не могу работать левой рукой. Я был ранен.
– Ничего, вам не понадобиться левая рука, чтобы работать в канцелярии.
– Я знаю, но я хотел вам это сказать.
– Да, я понимаю. Значит, до понедельника.
VII
Дни длинные, когда нечего делать и, особенно, когда осталось только несколько франков.
Поскольку я привык к своему костюму, которому дождь деформировал лацканы, а грязь запятнала брюки, позади икр, я мог отправиться обедать к Люси.
В полку, когда не являешься к супу, вам оставляют вашу порцию. У Люси тоже.
