Экономил всю поездку на еде только почти двухметрового роста румяный Андрюша Шабайдаш. Он и в ширину, похоже, был не меньше. Андрей привез с собой здоровенный пакет воблы и питался исключительно ею, заказывая себе только пиво. Воблу он отбивал об стол на глазах у изумленных бюргеров, которые задумчиво покачивали головой: мол, как у таких варваров можно было выиграть войну. Зато на вымененные плюс сэкономленные деньги Андрюша прикупил огромный сервиз из саксонского фарфора на двенадцать персон. Важная деталь – Андрюша был холост, но явно основательно готовился к будущей счастливой семейной жизни. С таким сервизом иной она быть не могла.
Самое большое впечатление на меня произвела неоконченная постройка в Веймаре, напоминавшая греческий Парфенон, только из бетонных конструкций. Как мне сказал мой новый друг, студент Веймарского университета (я жил с ним в одной комнате в общежитии), автором этого замороженного в 1943 году сооружения был знаменитый архитектор и министр Альберт Шпеер, личный архитектор фюрера. Недостроенный Дворец юстиции должен был стать местом для суда над врагами рейха. Друг даже показал в центре несуществующего зала вырытую и забетонированную яму метр на метр и глубиной в пару метров, где, как предполагалось, должен был сидеть наш генералиссимус, закрытый пуленепробиваемым стеклом, а немцы-победители – ходить по нему в любую сторону.
Моего друга звали Славой О. Сохраню его имя в секрете, хотя не факт, что он учился в ГДР под своей подлинной фамилией. Он оставил мне для дальнейшего общения свой домашний адрес в Подмосковье. Позже я узнал, что по соседству располагается база спецназа Главного разведуправления, и, вероятно, Слава О. не зря долбил немецкий язык, да и выглядел он, как с рекламы гитлерюгенда. Слава О. отправился домой на каникулы, пока я еще катался по ГДР, и купил мне в Москве невероятно дефицитный билет на самолет в Адлер. Сразу по возвращении с практики я должен был лететь к Лене (тогда еще пятнадцатилетней, чистая статья за совращение несовершеннолетней). Она с неродной прабабушкой Викторией Францевной отдыхала у знакомых, естественно, не ее, а бабы Вити, в абхазском курортном поселке Леселидзе и уже сообщила мне, что сняла для меня по соседству угол.
Последнее, чем удивила меня ГДР, – это остановкой у действующего собора между Эрфуртом и Дрезденом. Будущий немецкий архитектор с подковыркой предложил мне определить век, когда было сделано огромное мраморное черное распятие внутри храма. Я, не задумываясь, сказал, что при Гитлере. Монументальная схожесть двух тоталитарных режимов видна была, что называется, невооруженным глазом.
В день, когда я вернулся в Москву, объявили холерный карантин на юге страны. И мне ничего не оставалось, как сдать с таким трудом добытый Славой О. билет. От Лены и Абхазии я был отрезан. Саша слонялся по Москве, брошенный Эльмирой. Через бакинских друзей я узнал, что она опять поехала в Пярну. И мы решили отправиться туда же, поскольку холера Прибалтику не затронула.
– Заодно на берегу моря напишем сценарий, – сказал Зегаль.
Воскресным ранним вечером, за пару дней до отъезда, на пустых «динамовских» кортах на Петровке мы с Сашей изображали, что играем в теннис. Наш теннисный педагог, легендарный тренер Нина Николаевна Лео, вероятно, как и все нормальные люди, уехала за город. То, что Нина Николаевна – легенда отечественного тенниса, я узнал гораздо позже.
Неожиданно на балконе-балюстраде, который выходил прямо на площадки и служил своеобразной трибуной, появился рыжий Юрка с тремя девицами. Мы перестали пинать мячик «Ленинград» со стертой благородной белой ворсистой поверхностью до уровня серой жесткой небритости. Юрка, задыхаясь от гордости, объявил, благо мы носились на первом корте под балконом:
– Познакомьтесь. Это студентки из Швеции, они приехали изучать русскую литературу.
Мы перестали делать вид, что умеем играть в теннис, и замерли около сетки от Юркиного нахальства. Шведки сияли так, будто их привезли в Ясную Поляну знакомиться с местным графом. По их открытым улыбкам уже было понятно, что они иностранки. Джинсы и рубашки, их украшающие, еще можно было купить в женском туалете у магазина «Ванда» в начале Столешникова, но такие улыбки с белоснежными зубами фарца не продавала.
Три девушки стояли в ряд по росту, как солдаты на плацу. Мы задумчиво подошли к балюстраде. Две девицы по краям были светловолосы до такой степени, будто вылиняли на солнце, а средняя оказалась с густой каштановой гривой.
– Бьёрн, – протянув ладошку, сказала самая маленькая, круглая, с челкой и конским хвостом. Веснушки так обсыпали ее, что казались ровным загаром.
Я пожал ее руку. Девушка сделала легкое приседание. Книксен. Я чуть не упал.
– Анна-Луиза, – сказала моего роста девушка с густыми волосами медно-золотистого отлива. Возможно, она просто была рыжей, как Юрка, но он был обыкновенный рыжий, а у Анны-Луизы все же кончики волос искрились золотом. С большими синими (как потом мы установили, иногда и зелеными) глазами, Анна-Луиза без сомнений была самой красивой девушкой из всех, кого я знал. Отойти от Анны-Луизы не было никаких сил, но Саша меня бесцеремонно толкнул дальше.
Невзирая на объективную реальность, Саша придерживался на счет своей внешности исключительного мнения. Его уверенность в собственной неотразимости так заражала окружающих девушек, что мне казалось, я ничего не понимаю в мужской привлекательности. Подозреваю, что он, в свою очередь, считал меня малотворческой личностью, а это для студента МАРХИ было равносильно оскорблению. Так мы и дружили. Единство и борьба противоположностей.
– Это Би, – сказал Юрка, представляя баскетбольного роста девицу с короткой мальчишечьей стрижкой.
Би давно держала руку протянутой, и в глазах ее нетрудно было увидеть вечное терпение. А что же делать, когда имеешь такую красивую подругу. Сейчас бы Би, без сомнения, входила в список топ-моделей, но в семидесятом такие здоровые девицы в моду еще не вошли. Во взгляде, каким Би оглядела меня, читалась и доступная мысль, что деваться нам с ней некуда, поскольку роли почему-то в течение нескольких секунд оказались уже распределены.
Я все же надеялся, что Сашку привлечет именно Би, поскольку невысоким мужчинам всегда нравятся рослые дамы, а необычная внешность должна возбудить такого крупного оригинала, как Зегаль. Но Саша не оправдал моих ожиданий. Было ясно, что от Анны-Луизы его не оттащить никакими силами. Через несколько лет шведский принц влюбился на Олимпиаде то ли в Инсбруке, то ли в Мюнхене точно в такую же девушку, как Анна-Луиза, только кареглазую. У королевы Сильвии-Регины родители оказались немец и бразильянка. Похоже, и у нашей новой подруги в предках были не одни только скандинавы.
В раздевалке Саша спросил, сколько у меня денег, у него самого и рубля мелочью не набиралось. У меня, как у всякого порядочного парня из Баку, было почти три рубля. Надеяться на Юрку – бессмысленное занятие. Деньги у него всегда водились, но он ими никогда не делился. Надо заметить, что это первый признак успешного в будущем бизнесмена, но нам тогда подобные таинственные знаки судьбы были неведомы. Одалживать дополнительную сумму было негде. Конечно, рядом родной Архитектурный, но стояло, напоминаю, воскресенье…
Правда, неподалеку жил Проклов, которого увезли на дачу, а его бабушка Ирина Михайловна обычно оставалась дома.
Павильон динамовских кортов (а зимой катка) имел богатый ампирный выходящий на площадки фасад с уже описанным балконом-ротондой, где, наверное, в предвоенные годы Николай Николаевич Озеров в перерыве между матчами гонял с Ниной Николаевной чаи, и почему-то задрипанный вход через подвал к раздевалкам. К стадиону вела дорога сквозь дворы со стороны Петровки или с короткого Петрова переулка, отростка между Самотечным бульваром и той же Петровкой. Юрка со шведками ждали в ротонде, пока мы мылись и переодевались.
Перед входом в динамовский павильон мы выстроились попарно, конечно так, как я предполагал. Юра оказался вместе со смешливой (это сразу выяснилось) Бьёрн, Саша пристроился в середине, держа за локоть равнодушную и привыкшую ко всеобщему поклонению Анну-Луизу, а я так и остался стоять рядом с длинной Би, конечно, совсем даже и не уродиной, но далеко не Анной-Луизой.
