прихватывает яркое тряпье, безделушки, иголки с нитками. И затем шьет себе платье. Кстати, очень даже симпатичное. И это без выкроек и швейной машинки. То есть можно заподозрить наличие опыта в этом деле. Какое-то очень странное для мужчины поведение и не менее странные навыки. Может, он необычной ориентации? Тогда ему полагается бурно радоваться происшедшей перемене и всячески скрывать свою былую сущность, чтобы не отпугивать нормально ориентированных партнеров. Но он почему-то не скрывает. Дальше, заговорив на языке аборигенов, ни разу не называет себя в мужском роде. Если в английском это несложно, то у туземцев закручено так, что не выпутаешься. Трудно следить за каждым словом, не оговориться. Но этого почему-то не происходит.
— Какой наблюдательный…
— Да ты во всем себя выдавала. Сотни, если не тысячи поступков. Как с той ракушкой, например: радовалась, будто дитя. И это суровый офицер, столп демократии? А уж завизжать, когда схватили некстати оказавшиеся позади нас аборигены… Даже для нетрадиционно ориентированного так плотно вжиться в образ — это нечто невероятное.
— А вдруг?
— А разве таких принимают в морской флот?
— Так толерантность ведь.
— Ужас… куда катится бедная Земля… Им даже гинекологические осмотры устраивают?
— Вряд ли.
— Ну да. Понимаю. Физиология не та. Но раз тебе сегодня устроили самый омерзительный в жизни, с грязными руками, похотливыми зрителями и скабрезным хохотом, то становится понятно, что были в твоей жизни и не такие омерзительные.
— Да уж… действительно прокол.
— Не прокол: множество проколов. Но, если честно, все они ничего не стоят против самого главного, в чем ты ну никак не могла скрывать своей истинной сущности.
— Да в чем же еще я прокололась, да еще так сильно?!
— По сути, ни в чем. Просто, знаешь ли, чуть ли не с первой секунды нашего знакомства я испытывал к тебе… Ну, скажем так, некие эмоции, или называй это чувствами. То, что испытываешь при виде особы противоположного пола, которая тебе симпатична. Учитывая то, что я закоренелый натурал и все толерантное мне глубоко чуждо, чувства мне несвойственные. Должно быть, есть в нас нечто, чего, как ни маскируй, все равно не спрячешь от наблюдательного человека. А я как раз наблюдательный. Коллекционировать твои проколы начал уже потом, выискивая подтверждения своей уверенности. Кстати, у тебя лицо не болит?
— Что?
— Ну после переноса какие-то неприятные ощущения не наблюдались? Не ныли мышцы лица, кости? У меня вот скулы давило первую пару недель и в висках тикало.
— Ну… На лбу кожу стягивало, и сильно болел подбородок. И нос побаливал. Но я думала, что это тело ударилось еще до меня, во время крушения.
— В зеркало на себя не смотрела? У тебя же было.
— И что?
— Тебе не показалось, что ты похожа на себя прежнюю?
— Ну да. Волосы не того цвета и глаза, а так очень похоже.
— Вот и подтверждение моей гипотезе… Я вот в зеркало не любовался, но в спокойную воду часто. Интересно ведь было, куда меня занесло. И заметил, что внешность вроде бы изменилась. В пользу той версии, которая была на Земле. А неприятные ощущения с лицом, да и не только лицом, прошли через две-три недели. Похоже, наши матрицы по мере возможностей подстраивают новые тела под старые варианты. Если так, то ты уже здесь месяц, и в твоем облике должно проявиться что-то мужиковатое. Но этого и близко нет. Ты стопроцентно женственна.
— Ну спасибо…
Над головой загрохотали шаги. Деревянные подошвы по дощатой палубе — убойная вещь: глухой услышит. Мы замолчали, ожидая, что будет дальше. Некто неизвестный постоял наверху и пошел дальше.
Шаги еще не затихли, когда я спросил:
— Зачем это было скрывать? Невелика тайна.
— Ну не знаю. Я тогда растерялась. Ты был первый, кого увидела здесь. Реакция, наверное, защитная. Ты мужчина, непонятный совсем, а я женщина, гораздо слабее тебя. Как-то случайно получилось. Специально не собиралась такое о себе
