где совершенно не ожидал – в проповедях одного молодого священника, горячих, как расплавленная сталь. Если бы он знал, как я воспринимал его слова!
Он говорил, что в человеке соединены две природы – божественная и животная. И я неожиданно для себя решил, что его слова истинны. Хотя и в совершенно ином смысле. Наша животная природа – это наши страхи и неврозы, чувства и страсти, все то, на чем основываются суеверия, предрассудки и, в конечном счете, все религии. Экстраполируя это положение, я нашел корень зла. Он известен нам как человечность, как сострадание и как мораль. Именно то, что мы в своем заблуждении называем добродетелью.
Зал возмущенно загудел.
Но это ничуть не смутило оратора, он горделиво выпрямился, окинул присутствующих насмешливым взглядом и невозмутимо продолжил:
– Как известно, мораль – всего лишь обобщенный опыт общественной жизни на данном ее этапе. В таком ключе мораль оказывается вполне полезна для общества в каждый конкретный момент. Но для развития человечества, для его эволюции мораль – это тормоз, это балласт, это сеть и плеть, цепь и ошейник. Именно мораль делает человека рабом.
Но в чем ее сила? Ее сила в наших привычных привязанностях, в наших собственных чувствах и желаниях, во внушенных нам порочных идеях альтруизма. Так вот, я утверждаю, что все это ненужный балласт. Для того чтобы человечество эволюционировало, двигалось вперед, развивалось, ему нужна постоянная, ничем не ограниченная борьба каждого с каждым. Как гонка вооружений двигает вперед науку, в том числе и академическую, так и отсутствие вашего слюнявого гуманизма заставляет совершенствоваться человечество в целом и каждого индивидуума в частности. Гуманизм, и это самое смешное, вреден для выживания и совершенствования человека как биологического вида. Гуманизм обеспечивает выживание слабейших, а выживание и развитие биологического вида требует, чтобы выживали лучшие, самые сильные и совершенные его экземпляры. Те, которых ваша мораль сковывает, дабы их совершенство не обидело и не ущемило, боже упаси, слабеньких. Вас пугает, что в природе сильные пожирают слабых? Но засилье вашей морали приводит к тому, что в человеческом обществе слабые пожирают сильных. Едва я это понял, я стал стараться избавиться от морали раз и навсегда, а избавившись, обрел настоящую, истинную свободу. И вернул себе веру.
Я верю в человечество, но совсем не так, как раньше. Я верю в то человечество, зерна которого я посеял. В новое человечество, лишенное того, что называется человечностью и гуманизмом. В человечество, для которого моральным будет то, что целесообразно. И для того чтобы создать такое – новое! – человечество, я и запустил свою Программу.
Мои дети появляются на свет непорочно, не от плоти, крови и похоти. Нет, они созданы чистой наукой. Родители только жертвуют для этого биологический материал, не более того. У детей Программы нет никакой связи со своими родителями, кроме некоторого количества общих генов. Но общих генов у нас хватает и с обезьянами, и даже с коровами. Вы же не станете из-за этого отказываться от бифштекса? Кстати, в Африке, Азии и Южной Америке обезьян едят – и не переживают по этому поводу. Вот и дети Программы не станут переживать по высосанным из пальца поводам. Они руководствуются не какой-то там моралью, не уродливой совокупностью неврозов и комплексов, а чистой целесообразностью. Я знаю одного из детей Программы, который действовал именно так. Для достижения своих целей он обрек собственную мать на двухмесячную кому с АР на ноге. Она, естественно, умерла, но он достиг своей цели.
Я покосился на Макса, побелевшего, как стены операционной. Его губы беззвучно шевелились, и, даже не умея читать по губам, я знал, что он повторяет одно слово – «неправда».
– И теперь мои дети живут среди вас. Ваши женщины, которых я так легко, используя примитивнейшие методы нейролингвистического программирования, сначала сделал совершенно стерильными, а затем заставил с радостью отдавать конечности в обмен на детей (чтобы получить нужный результат, нужно было всего лишь усилить и изменить по вектору материнский инстинкт), носят их на руках. И они – что самое замечательное – даже не задумываются, что нянчат в объятиях собственных будущих могильщиков.
Вы! Да-да, вы все, кто сейчас слушает меня, все сколько-то там миллиардов – неандертальцы, а они – кроманьонцы. Они придут вам на смену и безжалостно уничтожат вашу порочную культуру и вашу ущербную мораль!
Мы дружно обернулись в сторону манежа. Оленька и Аня играли деревянной пирамидкой, Аня как раз пробовала одно из ее колец на зуб. Валя, лежа на спине, сосредоточенно шевелил пальчиками на ногах и задумчиво хмурил белесые бровки, а Вера перевернулась на животик и пыталась доползти до брошенной Олей погремушки.
На могильщиков человеческой расы они походили как-то не очень.
Ройзельман, все более увлекаясь, продолжал:
