У входа меня дожидалась Суббота, но я был настолько возбуждён, что не удивился этому. А может быть, не удивился именно потому, что считал её уже не странницей, а ближней.
– Очень сдержанная дама, очень! – громко объявил я ей и, взяв за руку, увлёк за собой.
– Вы сами замолчали… Не стану же я навязываться…
– Я не про вас! – ответил я. – Про чиновницу! Очень сухая! Все англичанки такие, даже куклы! Вы видели английские куклы? Анатомическое уродство! Они тут всё ещё стесняются правды! И ничего никогда не договаривают до конца! У каждой женщины есть что? Бюста может и не быть, но у всех есть щель между ногами, правильно? А у английских кукол между ногами знаете что? Сплошная пластмасса!
Суббота вскинула на меня испуганный взгляд:
– Что с вами? Куклы – это фантазия, а не пособие по анатомии.
Меня рвануло спросить о её дубликатах, но я опомнился:
– Я взволнован: она сказала мне – в Москве переворот.
– Правильно. Знаю. Я даже подумала, что вы летите на путч. Хотя когда вы вылетали, его, наверное, ещё и не было…
– Лечу на путч? – воскликнул я. – Во-первых, никого на путч не пускают, а во-вторых… – и тут я наконец задумался.
Пауза оказалась долгой, и прервал её не я:
– Я знаю о чём вы думаете. Вы думаете, что теперь – пока в России идёт путч – у вас есть время поехать со мной.
Я вздрогнул, поскольку думал именно об этом:
– Правильно! Но, с другой стороны, я думаю ещё, что осторожный человек этого не сделал бы. Каждому, говорят, судьба уготовляет главную женщину, и её надо что? Потерять…
Опомнился я, почувствовав, что кто-то схватил меня за руку.
– А я вас везде ищу! – пожаловалась мне Джессика. – Это же ужас! – и стала тянуть меня в сторону телевизора, перед которым столпились Займ, Стоун, Гутман и Краснер.
– Подождите! – бросил я Джессике. – Никакого ужаса нету… Подумаешь – переворот! Может, это как раз хорошо…
– Хорошо?! – возмутилась Джессика. – Вы что – враг?!
– Нет, Джейн, я, наоборот, друг. Познакомьтесь вот: она тоже друг! – и кивнул на Субботу, не успевшую ещё опомниться от появления «звезды».
– Извините! – бросила ей Джессика. – Я вам его верну! – и снова потянула меня к телевизору. – Сейчас я его вам верну!
– Да нет, госпожа Фонда, не надо, что вы! – выдавила Суббота. – Не возвращайте, если он вам нужен… Что вы! Мы в общем-то едва знакомы… Разговорились пока стояли… Он пропустил меня вперёд… – и бросила на меня взгляд, выдавший сразу неискренность сказанного и искренность чего-то другого, не сказанного; взгляд, сразу же становящийся незабываемым, как незабываемым становится и само это простое мгновение.
Джессика доставила меня к Займу, громко восклицавшему:
– Прекрасная речь! Настоящий лидер! Великолепно сказал!
– Что он сказал? – спросил я.
– Ну, сказал, что, как говорят, no pasaran, не пройдёт!
– Что не пройдёт?
– Путч, говорит, не пройдёт! Ни за что!
– А что он мог сказать ещё? – вставил я. – Не мог же он сказать, что пройдёт…
– Да, но сказал как лидер!
– То есть сказал, наверное, трижды? – хмыкнул я.
– Что вы имеете в виду? – обиделся Займ за Ельцина.
– Лидеры говорят всё трижды, – рассмеялся я. – Сперва говорят, что скажут no pasaran, потом говорят это самое no pasaran, а в заключение говорят – что уже сказали no pasaran!
– А он, действительно, сказал это трижды! – ахнула Джессика. – Значит, и вправду не пройдёт!
– Не пройдёт, Джейн, не пройдёт! – успокоил её Займ и кивнул в мою сторону: – А он всё время всё преувеличивает! Забывая, что истина – в середине! И поэтому я лично еду сейчас в Би-Би-Си: попрошу у них в Русской службе микрофон и скажу – не пройдёт!
– Конечно, не пройдёт! – подтвердил Мэлвин Стоун. – Потому что никогда не пройдёт! И правильно: истина в середине!
– Ни шанса! – крякнул Гутман. – Мировая общественность и вообще! Евреи, в конце концов! Я согласен с профессором: истина в середине!
– А вы как думаете? – спросила меня Джессика.
Ответил я искренне:
– Нет, не в середине! Одно из двух: или пройдёт или не пройдёт, – и стал искать глазами Субботу.
Её нигде не было, и сердце у меня сорвалось вниз.
– Слушай! – шагнул ко мне Гена Краснер. – Ты прав – или пройдёт или нет, но я думаю вот о чём: может, не надо уже туда лететь в любом случае? Опасно же всё-таки… Может, лучше как раз тут, в Лондоне? В середине?
– Прав и ты, Гена! – ответил я и рванулся прочь. – Не надо…
35. Нету границы между «есть» и «кажется»
Забыть о Москве я решил так же легко, как и быстро, – пока Гена произносил свою фразу. Так же быстро и легко я ответил бы ему и на вопрос «Почему не надо лететь в Москву?»
А потому, Гена, сказал бы я, что да, правильно: кем бы ты, человек, ни был, как бы долго ни жил и где бы ни кружил, вся твоя жизнь сводится к тому мгновению, когда вдруг раз и навсегда понимаешь кто ты есть. Мне кажется, что когда, оглянувшись вокруг, я нигде не увидел Субботы, – тогда я и понял чего же всё-таки от моей жизни мне надо. Я говорю тебе не о любви: кто? – никто не знает что это такое, хотя рассказывают, будто она уводит любую боль. Я говорю не об этом: нельзя говорить о том, чего не знаешь; а я не знаю, потому что, как и у тебя, Гена, как у всех на свете людей, у меня в душе много боли, а в голове много пыток.
Я говорю про другое: пусть с болью и с пытками, жизнь можно проживать до конца только если она кажется естественной. Пока мы живём – в неё приходят, а потом из неё исчезают много людей, догадок и переживаний. И мы забываем их. Забыть – это когда существование без того, кого или что забываешь, не становится неестественным.
Но иногда – у кого часто, у кого редко – случается такое, чего уже никогда не забудешь. И без чего – ты это знаешь наперёд – жизнь уже не будет естественной. Без чего невозможно, как невозможно непомышление о себе.
И потом – каждому своё, Гена! Вот тебе – твоя книга про перевоплощение, про то, что один человек становится вдруг другим, как сам ты стал из акушера философом, хотя мне, по правде, не понятно – как это мысли из моей тетради ты вдруг посчитал своими?! И даже, извини, мою жизнь – своею?!
Или – тот же Займ, олух божий! 'Истина в середине'! В середине – не истина, а дыра в жопе! Истина всегда сбоку, на краю, где мало людей! И он, видишь ли, не может без того, чтобы не объявить по Би-Би-Си, что путч не пройдёт…
Каждому своё – но без этой исчезнувшей женщины, которую я назвал Субботой, жизнь, быть может, мне больше не будет представляться естественной, поскольку, как мне кажется, я её не забуду.
И если даже это, как ты, наверное, думаешь, мне только кажется, – где граница между «кажется» и «есть»? Подумай и ответь, ты ведь уже не акушер, а мыслитель. А если ты уже мыслитель и это тебе не кажется, то ты ответишь мне: нету границы между «есть» и «кажется»!
