цикорий – для тех, кто предан близким; gentian, горечавка – против уныния; gorse, утёсник – против пессимизма и чувства обречённости; heather, вереск – против словоохотливости и чрезмерного интереса к своему существованию; honeysuckle, жимолость – против ностальгии; hornbeam, граб – против понедельника; larch, лиственница – против неуверенности в себе и страха поражения; mustard, горчица – против беспричинной печали; oak, дуб – для сильных, но уставших от жизни…
– Покупаю.
– Дуб? – обрадовалась аптекарша.
– Всё.
Пока я принюхивался к пузырькам, прошло больше часа. Дождь перестал, старик исчез из-под карусели, а я ни разу не подумал о Субботе.
На улице, однако, среди густеющей толпы людей, она внезапно вернулась в мою голову – как резкая боль, которая после краткого отсутствия кажется острее. Испугавшись этого натиска, я стал искать в витринах стеклянные копии израильтянки, чтобы остановить или даже осквернить в себе помышление о ней, пропитанное уже всеми запахами из лавки Баха. Ни одной из её копий в магазинах ”Кукай“ на Оксфорд-стрит сделать это сейчас не удавалось – и боль моя нарастала.
Дело не в Субботе, вспомнил я потом, а в самой моей плоти. Я попытался сконцентрироваться именно на моей плоти, представляя себя со стороны и осматривая объект сперва издали, а потом – всё ближе и ближе, пока наконец я снова не вступал в свои собственные пределы, как вступают в фотофокус раздвоенные дубликаты человеческих тел. Обратив внимание, что боль при этом крепчала, я старался держаться поодаль от себя как можно дольше. В течение какого-то времени мне даже казалось, что все люди на улице выглядят одинаково: толпы абсолютных двойников.
На Ридженс-стрит я приметил вдали самого себя, пересекавшего улицу навстречу мне же самому, то есть кому-то другому человеку, который тоже выглядел точно, как я. Подбежав к ним, я расстроился: вблизи ни один из них не только не оказался мною, но не походил даже на иностранца, лишённого способности перестать знать что знает.
Потом я забрёл в район театров – и мне стало легче: хотя пьесы были знакомые, отвлекли меня от них и себя рекламные афиши. Я отложил в памяти две: первая обещала нравоучительный рассказ о динамике сложных отношений между нежным итальянцем Ромео Монтекки и его состоятельной веронской гёрлфрэнд Джульеттой Капулетти. Вопреки тексту, Ромео выглядел отнюдь не нежным юношей: в тесных его рейтузах на рисунке бугрился такой оскорбительно гигантский член, что валявшаяся у него в ногах хрупкая Джульетта смотрелась девицей, которая грохнулась в обморок, узнав, что бойфренд вознамерился овладеть ею без наркоза.
Другая афиша обещала «антиголливудскую, бескровную версию известной истории о Каине и Авеле», которые на фотографии выглядели типичными калифорнийцами с рекламы для Мальборо. Согласно тексту, антиамериканский дух спектакля проявляется не столько в том, что знаменитые братья представлены на сцене в качестве палестинцев из оккупированной территории, сколько в том, что в финальной сцене Каин не убивает Авеля. То ли боится сопротивления, то ли стесняется.
Хотя смех приглушает боль и я стал поэтому перебирать в памяти анекдоты, новые на ум не приходили. Только – слышанные. Вспомнил зато – но не раньше, чем дошёл до Пикадилли – не анекдот, а факт.
Когда Сталина выволокли из мавзолея, разлучив с Лениным, тбилисцы подняли бунт, достигший апогея в двух кварталах от моего дома, на площади Берия. И вот на трибуну в самом разгаре митинга взбежали недавние соседи по гробнице, Ленин и Сталин. То ли актёры, то ли двойники. Народ впал в по-кавказскому несдержанный восторг. Аплодисменты и завывания толпы воодушевили вождей и они начали целоваться. Ленин, однако, целовал Сталина чаще и горячее.
Это вызвало у меня изумление, ибо я считал, что северяне сдержанней кавказцев. Заметив в позе Сталина замешательство, перешедшее скоро в раздражение, я, единственный на всей площади, хихикнул. Когда же, вопреки желанию Сталина, но по твёрдому требованию народа, Ленин повис у него на шее и стал лобзать его как лобзают возлюбленных голубые киногерои, я принялся громко хохотать.
39. Все живые существа начнут жить наоборот
– Я вам завидую, – сказали мне сзади. – У вас, наверное, счастливейший день в жизни.
Я обернулся и увидел шагавшего за мной доктора Краснера из ”Мадам Тюссо“. Теперь, в толпе, он походил уже не на угандского людоеда Амина, а на рядового еврея с нарушенным обменом веществ.
– О, привет! – осёкся я. – А счастливейших дней не бывает: счастливые бывают только минуты. Я, кстати, думал сейчас об одном из ваших героев.
– Из Уганды?
– Из Грузии. Я оттуда.
– Из Грузии? – обрадовался Краснер. – Я думал – вы из Израиля… Грузин я, наоборот, уважаю. Даже Сталина, хотя дураки называют его усатым парвеню!
– Нет, я просто спрашивал у вас про женщину из Израиля…
– Да-да, «похожа на субботу». А я как раз – когда вы ушли – вспоминал кого же вы сами мне напоминаете? Вы на кого-то похожи, но не могу вспомнить… Но вас я сейчас узнал сразу: вы проходили мимо Дилона, а я как раз из него выходил…
– Мимо кого? – спросил я. – То есть – из кого вы выходили?
– Это книжный магазин, ”Дилон“! – удивился Краснер. – Лучший в Лондоне! Пришлось ехать сюда за этим, – и приподнял в руке кулёк с книгами. – А вот этой не было даже в ”Оксфордском“! Поверьте, не было! – и вытянул из кулька синюю книжицу.
Поверив, что книжицы в ”Оксфордском“ не было, я принялся её листать. Взгляд споткнулся на первой же строчке наугад открытой страницы: «…и все живые существа начнут жить наоборот, – прекрасно зная наперёд всё, что произойдёт с ними, но не имея никакого представления о прошлом…»
Я обомлел.
– Что это вы? – дотронулся до меня Краснер.
– Просто о чём-то подумал… – очнулся я, заметив лишь, что мы с ним стоим у перехода.
– Давайте пойдём туда! – двинулся Краснер и увлёк меня за собой к скамейке за переходом. – Давайте даже присядем, если не торопитесь. Вы сможете это прочесть, да? Я вижу – зажглись! А я подумаю и вспомню – кого же вы всё-таки мне напоминаете! Да? Называется – «сапожник без сапог»: я – мастер по копиям, а вашу вспомнить не могу… Но не думайте, что не стараюсь… Знаете, я люблю только древних евреев, один из которых – его звали Бахья – сказал, что если б человек не обладал способностью забывать, его бы не покидала печаль… Но, с другой стороны, всё зависит – что же именно забываешь. Иногда забываешь не ту вещь… Как я вот сейчас: не могу вспомнить на кого же вы похожи… Да?
40. Настоящее есть пребывание сейчас в прошлом
Голуби перед скамейкой оказались такими же привязчивыми, как доктор Краснер. Теперь он начал рассказывать о том – что же он всё-таки имел в виду вчера, утверждая, будто никто не хочет жить вечно, но каждый мечтает – сначала.
Я перестал его слушать. Раскрыл книжицу на заложенном в неё пальце и вернулся к прочитанному:
«Если каждую частицу во вселенной заставить двигаться в противоположном направлении, курс вещей кардинально изменится. Брызги разбившейся капли в подножии водопада станут не рассыпаться и исчезать,
