Так что же нам оставлено? Чем начинять пустое?
Как с равнодушьем быть? И с тем, с чем жить не стоит?
С глазами без слезы? С полупорожним взором?
Что делать с днями не пришедшими пока – в узоре
причудливом смешавшимися с теми, что пришли –
и ставшими милейшим душе капризной вздором?
Они – в отличье от случившегося времени –
не стали для пространства тяжким бременем,
не обрели конкретной внешности,
и – из причуды или неизбежности –
не оставляли по себе пятна или соринки;
как исчезающие кружатся они пылинки
исторгнутой из нашей плоти боли;
как тающие, лёгкие снежинки…
И эти дни ещё сродни догадке той,
что словом или даже запятой
не смела стать;
и тем богам под стать,
что не отважились вселенную создать;
такому слову «нет», что никогда
не скалейдоскопировалось в «да»;
свободе, наконец, – столь своевольной,
что не желает быть никем присвоенной.
Эпоха крестов и сплошных распятий,
в которой время на каждой пяди
пространства ему проиграло, сдалось.
Сложи потери твои и страданья –
получишь правдивое повествованье
о том, что жизнью твоей назвалось
в городе этом, где все мы меняемся
грёзами, воспоминаньями, маемся,
куда прибываем с тем, чтоб уехать,
где шёпот всегда отзывается эхом
громким, как крик; где взаимосменимы
дни и взаимопереставимы
вещи (их не меняется сумма),
где ухо боится вздоха – не шума,
где существование, существование –
причина единственная умирания;
где все – только прочие точки средь точек,
за исключением тех, кто не «прочие»…
От одиночества до одиночества
мы имена эти вслух повторяем,
а в одиночестве, словно пророчество,
в строчках – от рифмы до рифмы – спрягаем.
Так и живём мы, уже не надеясь,
что и они назовут нас непрочими.
Разве что там, где пространство редеет
до превращения во многоточие…
Там, где редеют и воспоминания,
не оставляя следов.
Там, по другую сторону знанья
добра,
или там, где любовь
есть бесконечное избегание
того, что приходит вновь.
И ждём опять.
И кольца дыма сигаретного
с кругами вечности рифмуются в глазах,
но неожиданная башня минаретная
напомнит нам, что мы и плоть и прах;
абсурд, рифмующийся с «крах» и «страх»…
Но будем ждать,
пока не скроют снов
слепые мотыльки сплошного снега,
пока один из вечности кругов
не унесёт нас – в одиночку – в небо.
Мы ждём и ёрзаем в предчувствии конца,
как деньги в кулачке мальца.
Сквозь дырку воспарившего кольца
высматривая в небесах Творца,
мы ждём – бежим от Сотворённого:
гнильца
взяла его с начала и с конца,
с крыльца, с задворков и с торца.
Куда б ни прибежать, –
покоя
нигде не обрести.
Гонца
другая даль зовёт всегда.
Другое.
И мы бежим,
срывая ноги и сердца.
Бежим напрасно, как библейский Каин
надеется напрасно на раскаянье;
напрасно, кaк – бессвязные события;
как вены кровеносной вскрытие;
напрасно, как – Мария Магдалина
такую выбрала тяжёлую судьбину;
напрасно Будда сделался аскетом,
Иуда пересчитывал монеты;
значенье однозвучных слов
напрасно сравнивать;
бояться строчки, как бывало,
рифмой спаривать;
напрасно избегать любых клише –
как дважды два…
как вместо «тише!» –
«шш-шш»…
