приводит к исторически уникальному уровню культуры в обществе (27). Г.Блумер, определяя 'массовое общество' как гетерогенное индустриальное общество, предоставляющее каждому неограниченный доступ ко всем сферам публичной жизни и причащающее каждого к вечно меняющемуся миру, также считает, что его 'никак нельзя рассматривать как упадочное', а потому-де 'необходимо в корне изменить всю систему социологических понятий и приспособить их к тому социальному порядку, который мы находим в массовом обществе' (28)
Между тем, и первая, и вторая точки зрения принципиально тенденциозны: если, скажем, пафос ницшеанских сочинений исполнен ненависти к массам, этому 'враждебному миру' и 'обольстительному врагу' (29), если антиисторичность ортегианских взглядов обусловле-на пренебрежительным отношением к народу как к 'пассивной части исторического процесса' и 'второстепенному фактору в космосе духовной жизни' (30), – то ограниченность 'либеральной' критики выражается уже в откровенно плоском эволюционизме, который 'предоставляет право' воспринимать трансформацию нынешнего 'массового общества' в качестве органического социально-культурного развития мира.
На самом же деле, как свидетельствует реальное положение дел, а/ объективно обусловленной процесс демократизации общества, вопреки аристократически-буржуазным взглядам 'первой волны' теоретиков 'массового общества', отличается всесторонностью и необратимостью; б/ этот процесс, вопреки увещеваниям 'второй волны' теоретиков, обретает в условиях консервации насущного миропорядка извращенные формы и вызывает обострение общего кризиса нынешнего общества, если первый момент достаточно очевиден и теоретически давно уже обоснован, то остается задаться вопросом – в чем именно проявляется болезненность процесса 'массовизации' в современном мире? Увеличение 'объема массы' в 'историческом действии' форсирует при определенных условиях развитие той особой социально-культурной ситуации, которую американский философ Э.Фромм удачно определил как 'патологическая нормальность' нашего общества. (31)
Прежде, чем продолжить эту мысль, укажем, что квинтэссенцией всех вариантов концепции 'массового общества' является следующий объективно обусловленной тезис: процесс 'массовизации' мира несет в себе опасность разрушения традиционного нормального статус-кво, установившегося между элитой и массой. Согласно классическому определению – 'теоретически-интегрированному' определению американского социолога У.Корнхаузера -'общество является массовым в той степени, в которой элиты и не-элиты… прямо открыты для взаимного проникновения' (32) Само по себе это обстоятельство – по его, так сказать,'собирательному' мнению – не является ни дурным, ни благополучным, ибо оно открывает новую конкретно-историческую возможность сохранения 'нормальной' субординации между двумя 'традиционными' и 'основными сегментами общества' – элитой и массой. Эта возможность конкретизируется как возможность обеспечения недоступности /'непроницаемости'/ элиты, с одной стороны, и податливости /'проницаемости'/ массы, с другой. 'В наше время обнаружилось резкое функциональное нарушение взаимоотношений между народом и правящей верхушкой. В тех случаях, когда взгляды масс одерживают верх над мнением правящих, проявляется болезненное извращение функции управления. Это оборачивается причиной катастрофического заката нынешнего мира' (35). На фоне этого категорического заявления видного американского философа У. Липпмана становится понятным, что указываемая доктриной 'массового общества' возможность сохранения 'нормальной' общественной субординации не имеет с известной точки зрения никакой альтернативы. Ясно также, что консервация подобной 'нормальности' этого мира свидетельствует о его реакционном содержании. Для наших целей, однако, важнее вскрыть именно патологический характер этой 'нормальности'. 'Естественное' стремление этого общества к самосохранению предполагает, стало быть, посильное обеспечение 'неприкасаемости' элиты и манипулируемости масс, и эта задача заложена в самой структуре 'мира пользы', составляя логическое содержание его 'исторического действия'. Между тем, именно внутренняя запрограммированность этого мира обусловливает, с одной стороны, катастрофическое развитие индивидуализма и сепаратизма, а с другой – всестороннюю духовную ограниченность народной массы. В стремлении к пролонгации своего структурного статуса он уподобляется, прибегая ещё раз к выражению К. Маркса, 'тому отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, как из черепов убитых'. (36) На жертвенном алтаре, сооруженном во имя 'традиционных' принципов жизнеустройства, оказались одновременно традиционные гуманистические представления о 'богатстве человеческой сущности' /К.Маркс/ и извечный пафос 'исторического действия', выражающегося в развитии такого объёма и такой глубины духовного прогресса массы, которые отвечали бы принципиальным возможностям эпохи. В этом, собственно, и сказывается патологический смысл 'нормальности' нынешнего мира.
Какие же конкретные, показательные для наших интересов последствия имеет процесс патологической стабилизации современного общества и как они детерминируются?
Необратимая демократизация общества подразумевает увеличение давления масс, которое со временем обретает такую фронтальность и силу, что Ортега-и-Гассет употребил даже определение 'восстание'. В этой ситуации, однако, 'властвующая элита' /Р.Миллс/ вплотную сталкивается о 'необходимостью' 'мобилизации масс' /У.Корнхаузер/, контролирования 'самого процесса формирования общественного мышления с тем, чтобы в своих планах действенной реализации власти, увеличения престижа и упрочения богатства она могла оперировать общественным мышлениям как одним из наиболее покорных факторов' (37). Такова защитная реакция самой системы, реакция, которую тем не менее неправомерно примитивизировать как использование наглухо изолированной элитой разнообразных методов репрессивных действий против массы.
Во-первых, процесс 'дестратификации' общества не только увеличивает всестороннюю 'проницаемость' элиты (размножая как 'входные', так и 'выходные' двери), не только приводит к образованию, так сказать, околоэлитных групп, не только сближает её с массами по целому ряду признаков, – как правило, поверхностных (38), – но придает ей сравнительно новый, гетерогенный характер: политиканствующая элита, промышленно-финансовая элита, технократическая элита, гуманитарно-интеллектуальная элита.
Во-вторых же, 'мобилизация' масс осуществляется, как правило, ненасильственными, внешне корректными методами, которые воспринимаются как следствие развития т.н. 'гипердемократии'. Между тем ещё сто лет назад патологический смысл подобной 'демократии' выдал Г.Флобер, отличавшийся, как известно, буржуазно-индивидуалистическими убеждениями. 'Демократия настолько отрицает индивидуальное, что оно будет падать всё ниже и ниже' (39). Эта его паническая мысль непосредственно предвосхищает сциентистски оформленные тезисы о росте давления 'не-элит' на элиту в современном 'массовом обществе'. Но тот же Г.Флобер предвосхитил и современную защитную методологию защищающейся администрации: предоставление массам 'свободы, но не власти' закладывает в них 'семена неисчислимой жатвы' (40). Вряд ли стоит специально доказывать, что содержание термина 'свобода' тут явно патологизировано, ибо подразумевается предоставление свободы в таком её циничном объеме и форме, которая обусловливает 'осознание' массами 'необходимости' выбора именно конкретного принципа мироустройства и, сообщая массам иллюзию обладания не только 'свободой', но порой даже 'властью', способствует в действительности сохранению 'нормального' статус-кво. (41) Предоставление истинной свободы обернулось бы, в свою очередь, и передачей власти народу, тогда как т.н. 'свобода-но-не-власть' расценивается элитой не только как буферная зона, амортизирующая давление масс, но также как средство увеличения их 'мобилизуемости'. Так, в целях действенной реализации функции управления необходима определенная 'образовательная' осведомленность масс /'свобода'/. Но, сопряженная с прагматической моралью и прагматическими принципами исторического мышления, эта 'свобода' масс позволяет элите, в конечном счете, уберечь от них 'власть'. Вот что, очевидно, и имел в виду К. Маркс, когда писал: 'Буржуазия должна одинаково бояться невежества масс пока они остаются консервативными, и сознательности масс, как только они становятся революционными'. (42)
Таким образом, в самой структуре этого общества заключен механизм воспроизведения пассивной массы, обладающей таким объемом 'свободы', который хватает лишь для ликвидации собственного консервативного невежества в разнообразных сферах практически-духовного бытия, и характеризующейся подавленностью революционной сознательности. Под подавлением сознательности и революционности масс следует понимать резкое ограничение 'разрешающей способности' духовного развития, ограничения, которое предусмотрено самой логикой существования общества. Иными словами, каждый отдельный представитель этой массы /'человек массы'/ воплощает в себе совокупность известных противоречий в
