– Никому. Народу.
Если бы не пот на его лбу, жёлтый, как гной, и не зелёная вонь изо рта, я бы вскочил и расцеловал его. И воскликнул бы, что он – подлинный народный император. Между тем, я не только не сдвинулся с места – не произнёс и слова. Мао почувствовал себя неловко и добавил:
– Я не доверяю теории. Теория – это идея, отделённая от действия. А всякая идея – это обобсцение прослого. Дазе когда обрасцена в будусцее. Но зизнь – настоясцее. Поэтому к идее, прослому, прибегает кто боится зить. Знание приходит в практике.
Ни я, ни Ши Чжэ, ни муха на его руке не шелохнулись. Не дождавшись звука, Мао протянул руку и дотронулся до плеча:
– Вы мне не доверяете. Сцитаете меня маргариновым марксистом. Но я больсе, чем марксист.
Да, согласился я. Но опять молча.
– При цём марксизм?! – развёл руками Мао. – Я больсе, чем Маркс! И почти – как вы!
Ши Чжэ, дурак, удивился. А муха куда-то исчезла.
Мао подвинулся ко мне:
– Хотя это невозмозно, но практика требует, цтобы такие, как вы, были всюду. Ибо вы не мозете управлять отсюда и Китаем.
Последнюю идею, как обращённое в будущее обобщение прошлого, он высказывал и раньше. Но не прямо мне. Я, однако, ответил лишь тем, что вынул из кармана спичечный коробок и стал в нём копаться.
– Практика требует невозмозного, – продолжил Мао. – Но практика невозмозного добьётся. Такие, как мы с вами, появятся всюду. Чтобы марксизм победил везде.
Я наконец разжалобился:
– Пока практика добьётся невозможного, товарищ Мао, не запутались ли вы в том, чему не доверяете? В теории? Почему, наверно, и не доверяете ей. При чём, говорите вы, марксизм?! Но в то же время хотите, чтобы победил он. Где логика?
Мао громко рассмеялся, выбросив переводчику изо рта с дюжину зелёных слов. Тот тоже радостно взвизгнул, но поперхнулся ими. Хотя сразу же оправился – высыпал их все в кулачок и стал одно за другим переводить.
Когда слова в его кулачке закончились, я не стал смеяться. Не спеша разместил чубук между зубами, чиркнул спичкой, воткнул огонь в полупустую головку, выманил из неё дым и молча объявил себе, что даже если китайский вождь эксплуатирует свой мозг так же усердно, как главный орган, – даже в этом случае возможности этого мозга нельзя считать исчерпанными.
Не рассмеялся же я только потому, что ответ показался мне гениальным. Мао, правда, посчитал, будто я не понял – и велел Ши Чжэ повторить слова:
– Вы спрасиваете – где логика, а товарис Мао отвецает – зацем её искать? Товарис Мао сцитает, цто надо думать, как поэты. Дусой. Как вы сами и как он сами. А логику послать оцень в зопу!
Я, однако, никогда не мог без логики. Хотя знал, что истинный смысл всему придаёт не только она. Или – только не она. Но я и в стихах не смел от неё избавиться.
А Восток смеет. Поэты там действительно мыслят без логики. И – только о том, что видят. Летит птица в пустом небе – они и поют: лети-и-ит птица-а-а. В пусто-о-ом неб-е-е. А когда она исчезает, поют не о том, что она исчезла, а о том, что видят пустоту-у-у.
И всё-таки – прежде, чем сказать Мао самое главное – я вынужден был произнести вопрос, на который не ответишь если логика «в зопе»:
– А зачем вам надо, чтобы марксизм победил везде?
Мао обрадовался и расширил глаза, отчего они приняли чуть ли не нормальный размер. Потом он повернулся к Ши Чжэ и кивнул головой. Тот, видимо, знал ответ наизусть, ибо служил вождю давно.
Оказываеця, – одназды, когда присидатель Мао был маленький мальцик в маленькой китайской деревне, он лезаєл и крепко думал. Так крепко, цто стал совсем бледный. И это заметил его папа. Тозе китайский крестьянин. И сказал сыну: вставай и говори – поцему ты бледный. Мао встал и цестно говорил, цто у него оцень крепко болит дуса за всех людей. И цто он оцень крепко хоцет всех спасти. Папа оцень испугался и приказал: лозись обратно и долго лези; мозет быть, это пройдёт. Присидатель так и сделал. Но это у него узе никогда не просло.
60. Корею жалко: хоть и далеко от бога – близко от Китая…
Поторопил нас Орлов. Телефонным звонком. Я ответил ему пространно и медленно, чтобы Ши Чжэ успел перевести мои слова своему великому вождю. Я велел Орлову задержать француженку с Мишей ещё пару минут. Не дольше.
– Вы великий вождь, товарищ Мао! И поймёте меня быстро! – сказал я и удивился, что муха вдруг снова объявилась на большой тыкве. – Первая мировая война родила марксистское государство. Вторая – марксистский лагерь. Нам теперь грозят третьей войной. После второй я отменил смертную казнь за измену родине. С января вынужден её вернуть. На какое-то время.
– Верните, конецно, – заторопился он. – Но времени понадобится мало. Третья война сразу зе похоронит Запад!
– Запад хорошо вооружён, – буркнул я.
– Запад – это бумазный тигр! – возразил он.
– Нет, ядерный, – напомнил я.
– Ядра есть и у нас с вами! – парировал он.
– У меня пока только два, – объявил я.
– Мне достатоцно одного! – кивнул он.
– Знаю, – кивнул и я.
– Дайте мне одно – и мы победим! Насе дело правое!
Я запихнул трубкой улыбку в усы и уже серьёзно напомнил себе, что эту же просьбу Мао высказал в Пекине через Микояна. Одну бомбу. Получив которую, он, мол, потребует у американцев «забыть» о Корее.
А её действительно жалко, пояснил Микоян: она хоть и далеко от бога, но близко от Китая. Если же, сказал ему Мао, американцы – в отличие от бога – откажутся «забыть» о Корее или даже «вспомнят» про Китай, я, мол, ударю по ним единственным ядром.
– Ударить одним ядром, товарищ Мао, не достаточно для победы. Даже когда дело правое. У американцев бомб куда больше.
Мао выразительно заглянул мне в глаза:
– Зато у нас больсе стойкости! И готовности зертвовать!
Я вернул ему взгляд пустым. Читать чужие мысли – разврат.
– У нас больсе людей! – уточнил Мао.
Я прищурился. Заглянул шахтёру в пах – вычитать время.
– Лицно я, – заспешил Мао, – готов полозить половину своих людей!
Когда постучали в дверь, я не откликнулся. Выбрался из кресла и медленно направился ко входу.
В Китае 600 миллионов человек.
За исключением отдельных профессоров никто в Америке не знает даже, как досчитаться до такой цифры.
Хотя экономически Мао и выгодно положить 300 миллионов китайцев, Америка не позволит ему это сделать. Капитулирует после первой же сотни.
Особенно – если поймёт, что за Мао стою я. Но прежде, чем капитулирует, уложит немало моих людей. Что мне невыгодно.
Главное поэтому, решил я, подступив к двери, убедить «пидараса» Трумена в правде. Что я не доверяю
