– Спасибо! – Директор взял цветы и посмотрел на существо, скрывавшееся за ним. – А кто у нас тут? Марфа! Ты, Марфуся, сегодня хорошо пела. Молодец! Объявляю тебе благодарность, красотуля. Ты же красотуля?
– Я не знаю… – протянула Марфуся, не опуская лукавых глаз.
– А я знаю: красотуля и ещё какая. Ты в зеркало с утра смотрелась? Там сегодня таких красивых девочек показывают!
Марфуся, перестав понимать, о чём речь, подняла глаза на маму. Мама стояла пунцовая от счастья и смущения.
– Я пойду, – зарделась Марфа.
– С праздником, Борис Ефимыч! – попрощался хор родительского комитета.
– Уф! – Директор, когда они скрылись, положил цветы на подоконник ко всем остальным и начал стягивать с себя рубаху, переодеваясь. – Так чего там, Сергеич? – обратился к охраннику из недр одежды.
– Борис Ефимыч, не дело творится. Вы за своим ансамблем следите…
– Чего-чего? – не понял директор, выныривая на свет божий уже в обыденном виде. В дверь постучали. Вошёл мальчик в заклеенных очках, протянул аккуратно свёрнутый народный костюм.
– Федя! – обрадовался директор и пожал ему руку. – Фёдор, ты сегодня молодец! Настоящий мужчина! Не растерялся на сцене. Не ударил в грязь лицом. Пожимай руку как следует. Вот так.
Мальчик стоял и терпел крепкое рукопожатие, не отвечая на похвалу. Лицо у него было серьёзное, сознающее всю важность минуты.
– Ну иди. Так что у нас там? – обернулся директор к охраннику, повторяя вопрос.
– За своими следить надо. Они у вас на чердак то и дело шастают, а не положено. С меня же потом спрос.
– На чердак? Какой такой чердак? Кто шастает? – Директор рассеянно гладил по головам малышей – те, играя, ластились к нему, висли у него на руках.
– Опечатывать надо, я давно говорю. Вызывать участкового. А то дети ведь, нехорошо.
– Погоди, Сергеич. А с чего ты взял, что это они там?
– Да там всё время кто-то ходит. И голоса. Чего говорят, не слышно, а всё-таки слышно. И музыка. Я хотел войти, да не войдёшь. Вроде не заперто, а может, и заперто, а если заперто, изнутри вроде… Непонятно.
– Всё понятно, – отмахнулся директор. – Заперто, я сам запирал. И ключ у меня. Так что не морочь себе голову. Нет там никого.
– Э, Борис Ефимыч. А рояль?
– Какой такой рояль?
– Рояль там ещё. Рояль там стоит, помните? Так вот – играют на ём. А кроме как из вашего ансамбля, кто ещё играть так может?
Борис Ефимыч слушал внимательно, на снующих вокруг него детей уже не обращал внимания, но ничего не отвечал. Как вдруг сзади на охранника, вытолкнув его на середину, налетела на полной скорости пигалица с пакетом в руках, развернулась, извинилась коротко и шагнула к директору:
– Борис Ефимыч, принесла, вот!
Следом, смеясь, вбежал Тимофей, видимо, он за пигалицей и гнался, но увидел охранника, постарался проглотить смех и остановился у стены.
– Вот ещё явление! – сразу переключил на них внимание Борис Ефимыч. – Это что за такие господа? Ира, – обратился он строго. – Красотуля. Ты красотуля?
– Борис Ефимыч, а почему вы сегодня в платье были? – не отреагировала Ира на комплимент.
– Я? В платье? Когда?
– На концерте. На вас длинное было в клетку. А под низо?м – штаны.
– Под низо?м? – переспросил Борис Ефимович. – Ты уверена?
Тимофей дёрнул Иру за руку.
– Дура, это не платье, – прошипел сквозь зубы. – Это рубаха.
– Какая ещё рубаха! Я разве не вижу?
– Рубаха как рубаха. Длинная. Раньше так носили.
– Скажи мне лучше, Ира, вот что, – директор сделал вид, что не слышит обсуждения средневековой моды. – Ты когда играешь, о чём думаешь?
– Чего? – не поняла Ира.
