одной из самых распространенных форм.
Степан снова набрал полную грудь воздуха, да так и остался стоять – с полуоткрытым ртом.
– Зато есть бронхит, – продолжила биологичка, – и его надо лечить, иначе перейдет в воспаление легких и здесь, – она бросила выразительный взгляд в сторону продуваемых всеми ветрами просторов, – без медицинской помощи ты наверняка загнешься.
– У меня нет костянки? – переспросил Степка, стыдясь прозвучавшей в голосе робости и мольбы гораздо сильнее, чем до этого – грязных подмышек.
Людмила достала из вещмешка мензурку.
– Чтоб сказать наверняка, мне понадобится твоя утренняя моча.
– Но она ведь будет только утром!
– Логично. – Людмила убрала склянку, забросила мешок на спину, а затем сняла хирургическую маску. – Кузнец тебе предложил идти с нами, пока по пути. Я, как командир группы, могу только подтвердить его приглашение.
– Это все из-за костянки? – скептически осведомился Степан. – Для сбора, так сказать, научных данных?
– Скорее из-за коровы, – ответила Людмила. – А научных данных нам и без тебя хватает.
– Вам нужна доярка? – улыбнулся половиной рта Степан.
– Пытаешься шутить, – констатировала биологичка. – Уверена, что ты поправишься.
– Лютик, вы закончили? – спросил засевший в траве автоматчик.
– Да. Он идет с нами. – Людмила протянула Степану свою хирургическую маску. – Это мера предосторожности. Просто на всякий случай.
Маска была теплой и чуть влажной от дыхания. Степан принял ее едва ли не с благоговением и тут же натянул на лицо. Ощущения разительно отличались от тех, когда приходилось носить противогаз.
Нет костянки! У него! Нет! Костянки!
Степан так и стоял среди разложенных на траве вещей в задранной тельняшке и с маской на озаренном внутренним светом лице. В голове вертелся калейдоскоп разноцветных мыслей, чувства распирали грудную клетку, и очень сильно хотелось кашлять. Ему вернули жизнь. Вот эта русоволосая молоденькая гражданка с автоматом вернула. Сделала она это запросто и ничего не потребовала взамен. Степан поймал себя на том, что уже битый час не сводит с биологички глаз.
– Собирайся, – подсказала ему Людмила.
– Я иду в Степное, – сообщил Степан; в тот момент его терзало желание излить этим людям душу, рассказать, как он дошел до жизни такой и что планирует делать дальше. А планы у него теперь могут быть ого-го какими! После череды дней, которую он провел, пребывая в угнетенном состоянии духа, наконец можно было подумать о будущем. О будущем! А не о том, как протянуть с толком семь-десять дней, после которых его ждала бы мучительная смерть.
– А что в Степном? – спросил подошедший автоматчик.
– Воинская часть, где мой батя служил, – ответил Степан, хоть его невольно и раздражала такая манера задавать вопросы.
– Отдельная гвардейская бригада особого назначения? – переспросил боец.
– Да, – кивнул Степан, а потом выпалил: – Скажите, братцы, Советский Союз еще существует? – И внутренне сжался, ожидая ответа.
Вопрос заставил людей в маскхалатах удивиться. Они даже замерли на несколько секунд, словно подсчитывали что-то в уме.
– Существует, конечно, – наконец произнесла Людмила, настороженно следя за выражением Степкиного лица.
– Но хреново, – добавил автоматчик.
– А кому сейчас не хреново? – подал голос снайпер, распластавшийся на вершине кургана.
– Почему?.. – Степан не смог задать вопрос, горло перехватило. Он снова вспоминал отца в парадной форме, мать, дребезг велосипедного звонка, алый росчерк пионерского галстука на своей груди. Все навалилось на него запахами первых майских дней, дыханием теплого ветра и шелестом свежей листвы, когда праздничные колонны шли по улицам Каменки и Трудового с флагами и транспарантами.
– Почему хреново? – уточнил автоматчик.
– Нет, – мотнул головой Степка. – Почему вы нас бросили?
Снайпера называли Кузнецом, а автоматчика – Икаром. То ли прозвища, то ли позывные. Своих настоящих имен они Степану не называли. Людмилу величали Лютиком, Степка тоже быстро перенял эту практику.
Кузнецу было за сорок лет. Первое, что бросалось в глаза в его облике, – это, как ни странно, огромные кулаки со следами
