Эту часть города лоза еще не заплела, но, приземляясь на самую высокую из окрестных крыш, я вижу, что побеги уже подбираются и сюда. Они движутся медленно, но верно. Каждую ночь я вижу, что они забрались дальше, чем накануне, и каждую ночь они оплетают подножие очередного здания или разворачиваются в очередном зале покинутого дворца.
В воздухе разносятся голоса. Женские. И мужские, похожие на голос отца.
Кровь бросается мне в лицо. Это голоса живых людей, и, кажется, они спорят. Доносятся голоса из длинного приземистого здания в конце переулка. Окна здания темны, черепичная крыша цела, без единой дыры. Я спрыгиваю со своего наблюдательного поста и крадучись подхожу ближе. Может, взрослым после заката ходить можно?
Изнывая от любопытства, я пристраиваюсь у стены здания, прямо под окном.
— Да ты даже не знаешь, может, это все враки! — говорит мужской голос. — Ладно, хватит болтать, принеси-ка лучше еще эля.
Женщина фыркает.
— Мне двоюродная сестра рассказала, а она, между прочим, ходит за девочками в больнице, где карантин. Каждое утро приходит, глядь — а еще одной девочки нет. Стражники как пьяные, просыпаются и не помнят ничего. То ли умирают девчонки, то ли их кто-то куда-то забирает. Ну а в больнице молчат, не признаются.
— Это все то чудище с дороги, — говорит мужчина, но язык у него заплетается, и я с трудом разбираю его речь. — Девчонка такая… с крыльями и клыками… и…
Голос мужчины тонет в звоне стаканов и громком смехе, но я холодею. В последний день своей учебы я ужалила какого-то человека. Неужели это он?
Теперь говорят все одновременно, но я ухитряюсь выхватывать кусочки разговора.
— Это опять колдун, Марта, помяни мое слово.
— Ну так и разобрались бы с ним по-свойски, мужики, тоже мне, — отвечает женщина. — А то сидите да смотрите, как он наших девочек крадет.
— Найти бы его да вздернуть, и вся недолга!
Этому голосу вторят несколько мужчин, но их согласные крики вскоре переходят в бормотание.
— Да ни при чем тут колдун, — вмешивается еще один мужской голос. — Я недавно ездил в горы, по делам, так в тамошней деревне говорят, мол, появился торговец живым товаром.
— Чем-чем? — переспрашивает женщина.
— Человеческим товаром, — говорит мужчина.
Наступает тишина.
Что еще за человеческий товар?
— Рабами? — шепотом спрашивает женщина после паузы.
— Точно. Так что — нет, не колдун, с колдуном было по-другому. А нынче что-то новенькое. Я бы поставил на работорговцев. Бьюсь об заклад, они прямо тут в городе и живут.
— Ну и чушь же ты мелешь, Джон Барри! У нас в городе таких нет. Разве, может, Джимми Хилл, да и то лишь если напьется допьяна и захочет добавки. Да и времена нынче мирные. Кому рабы-то нужны?
Люди говорят все разом, и в этой какофонии разобрать ничего уже невозможно. Я зажимаю уши. Услышанное меня тревожит. Что-то из сказанного отзывается в памяти эхом, и отделаться от этого ощущения не удается.
Я прячусь в тени. У меня одна мечта — жить спокойно, но это мне, похоже, не светит.
Колдун нападает со всех сторон сразу. Он уничтожит город не одним, так другим путем. И убить его никто не может, только другой колдун. Ну, или человек, которому жизнь не дорога.
Я по-прежнему не понимаю, почему отец мне об этом не говорил. Он утверждает, что не хотел, чтобы я так рисковала, но зачем тогда он снабдил меня всем необходимым, чтобы жалить, рвать в клочья, убивать? Зачем научил прятаться и подкрадываться — разве не для того, чтобы уничтожить нашего врага?
Поднимается ветерок — он играет моим плащом, прядью черных волос. Рен ждет меня у фонтана. Мне ужасно хочется повидать друга. Но только не сегодня. Слишком уж я запуталась, чтобы еще думать о мальчике, который таскает мне розы из королевского сада.
Сегодня я спасу еще одну девочку и вернусь домой. Так будет лучше. Но только сегодня.
Я усыпляю тюремную стражу раньше обычного и мчусь прочь, держа на руках девочку с непослушными каштановыми кудряшками. Я волнуюсь за стражников: вдруг у них тоже семьи? По своей ли воле они служат колдуну? В тюрьме мне всегда
