День пятьдесят четвертый
Меня будит, солнце, но я не могу согреться. Мне снились путаные и тревожные сны. Все перемешалось. Рен меня презирает. Не могу поверить, что снова его ужалила. Как жаль, что я не сумела ему объяснить, что мы спасаем девочек, а не губим их.
Я встаю с постели. Ноги подгибаются. Надо рассказать отцу о Рене и попросить прощения. Может, он придумает, как заставить Рена понять, что у нас благородная цель. Если бы Рен это понял, он бы нам помогал. Он не меньше нашего ненавидит этого колдуна.
Рассказать бы отцу про Бату, моего каменного дракона… но от этой мысли приходится отказаться. И дело не в узах крови, которые не дают мне говорить, — моя дружба с драконом никак не может помешать делу. А вот Рен — теперь, когда он все знает и остался один, — может.
Я бреду в дом, но отца на привычном месте у очага нет.
В углу скулит Пиппа — просится на улицу. Она любит гоняться за курами. Я открываю дверь, и птицтерьер стрелой летит наружу. Я иду следом, но и там отца тоже нет. Может, работает в лаборатории? Дверь башни под моей рукой скрипит и открывается, но больше никаких звуков не слышно. Я вскрываю ведущую вниз дверь когтями и спускаюсь. В лаборатории темно и пусто. Может, он ушел на прогулку? Придется теперь ждать, пока вернется.
От ящиков у стены тянет холодом. Я ежусь. Холодильных ящиков теперь больше, и в комнате стало прохладнее. Зачем отцу столько? Хочет наслать на колдуна армию козлоногих кур? Я вспоминаю о запертом ящике. Что-то я в нем видела такое, очень странное. Любопытство берет вверх, и я открываю ближайший ко мне ящик — там куры, которых отцу предстоит вернуть к жизни. В следующем ящике — большая сова; пустые глазищи поблескивают на свету, и я быстро закрываю крышку. В соседнем ящике нахожу странное: огромные загнутые когти. Вроде моих, только побольше.
Потом настает черед четвертого ящика. Он стоит там же, где раньше стоял запертый. Я вытираю потные ладони о платье. Чего я боюсь — ящика? Подумаешь, разные части зверей для отцовских созданий.
Ну что там может еще быть?
Успокоиться мне не удается, сердце в груди отбивает быстрый ритм. Я кладу руки на крышку холодильного ящика и откидываю ее. А потом давлю в себе крик, зажимая ладонями рот.
В ящике лежит больная девочка, смерть которой я ускорила своим ядом. Руки у нее скрещены на груди, так, словно она пытается согреться во сне. Так, значит, я и вправду видела в холодильном ящике руку! Меня охватывает паника. Отец сказал, что Дэррелл увез ее, чтобы похоронить в Белладоме. А сюда она как попала? Какие-то непредвиденные обстоятельства заставили Дэррелла ее вернуть?
Но самое главное: почему отец ничего мне не сказал?
Тут мне на ум приходит еще одно тело — скелет фавна, который нашла в саду Пиппа. От макушки до кончика хвоста пробегает холодок. Может, эта девочка все время была здесь? Я знаю, зачем отец сохранил тело своего друга-фавна, но девочка-то ему зачем? Ведь в холодильных ящиках он держит только те тела, от которых собирается получить части для новых своих созданий…
А что он сделал с моим телом, когда нашел меня мертвой? Тоже положил в холодильный ящик?
— Кимера! — Отцовский голос эхом отдается на лестнице, и сердце у меня подпрыгивает.
В лаборатории холодно, но ладони у меня мгновенно потеют. Я отпускаю крышку, и вот уже девочка снова заперта в ящике.
— Я тут, папа! — отвечаю я как можно беззаботнее.
Очень хочется спросить про девочку в ящике, но меня сдерживает засевший глубоко внутри страх. Отец не хотел, чтобы я о ней знала. Если бы хотел, сам бы мне рассказал. А раз не стал рассказывать, значит, на то у него была причина.
Но какая?
— Что ты там делаешь? — хмурится отец. Я быстренько переключаюсь на голубые глаза и выдаю дрожащую улыбку.
— Я тебя искала. Чтобы поговорить.
Да, находка меня потрясла, но я все равно помню, зачем искала отца.
— Ах, ну конечно, милая, давай поговорим. Только пойдем лучше сядем у очага.
Он берет меня за руку и ведет вверх по лестнице. Не хочет, чтобы я заходила в лабораторию? Да, похоже, он недоволен, что я сюда вошла. Хотя раньше, когда отец делал новых кур, он против моих визитов не возражал.
— Подожди, — говорю я и высвобождаю руку. Глубоко вздыхаю и готовлюсь встретить отцовский гнев. — Я открывала