холодильные ящики. Я видела ее. Почему ты оставил ее здесь? А мне не сказал?
На мгновение лицо отца искажается яростью, но она исчезает так быстро, что я не успеваю моргнуть.
— Не стоит тебе играть в лаборатории. Здесь много могучих и опасных вещей. Я не хотел бы, чтобы ты пострадала по недомыслию.
Его холодные пальцы ложатся мне на плечо. Плечо немеет, вязкий туман достигает головы.
— Я оставил девочку на случай, если нужно будет тебя подлатать. Но ты о ней не будешь помнить.
— Но я… — Я пытаюсь удержать нить беседы, но она выскальзывает, словно угорь из рук. О чем я там так беспокоилась минуту назад? Отец ведет меня к двери, но я все же оглядываюсь назад. Все как обычно — ящики, каменный стол, полки с непонятными склянками. Ничего особенного.
И все же каждый мой шаг прочь из лаборатории отравлен неуютным ощущением — словно я что-то потеряла. В отчаянии я сжимаю кулаки, но отец крепко держит меня за руку. Если бы только спуститься в лабораторию! Там бы я все вспомнила.
Мы садимся в кресла у камина. Отец откашливается.
— Так о чем ты хотела поговорить?
Может, я и не помню, что меня так расстроило в лаборатории, но точно знаю, зачем искала отца: чтобы рассказать ему про Рена. Я сжимаю лежащие на коленях руки так, что от усилия белеют пальцы.
— Я должна кое в чем признаться, — начинаю я. — Но тебе это не понравится.
Отец поднимает бровь:
— Многообещающее начало.
Я сглатываю.
— Я говорила с тем мальчиком. Много раз.
Отец бледнеет, потом становится красным, как мои розы.
— Что-о? — Он так сжимает подлокотники кресла, что, кажется, сейчас вспорет обивку. — Не слушаемся, значит?
Я тоже вся красная.
— Прости, папа. Я не собиралась не слушаться, просто он очень хотел со мной поговорить, а мне было любопытно. Я просто не удержалась. Понимаешь, мне ведь совсем не с кем поговорить там, в городе.
Мне вообще не с кем поговорить, кроме тебя, думаю я, но вслух этого не говорю. Отец хочет, чтобы я жила вдали от всех, словно сказочная принцесса в башне, в одиночестве, не зная мира. Но принцесса всегда хочет бежать из башни — и я тоже.
— Тебе нельзя говорить с горожанами, твое дело — выносить из города девочек! — Отец вскакивает с кресла и ходит взад- вперед.
Кажется, дело плохо. А ведь я еще самого худшего не сказала.
— Это еще не все.
Он резко оборачивается. Глаза сердито сверкают. Я сжимаюсь в комочек. Даже Пиппа не осмеливается высунуться из-под стола. Ни она, ни я никогда еще не видели, чтобы отец был так сердит.
— Что ты натворила? — спрашивает он.
— Сегодня ночью… я делала все, как ты сказал, как всегда. Проникла в тюрьму и вынесла девочку. Но Рен, наверное, был где-то неподалеку, потому что…
— Рен? Рен? Ты и имя его знаешь?
Я краснею еще сильнее, хотя, казалось бы, дальше некуда.
— А он знает мое, — шепчу я. Отец воздевает руки к потолку и что-то бормочет под нос, а потом снова принимается ходить по комнате.
— Когда я выбиралась из города, он меня нашел и увидел девочку. — Я на мгновение умолкаю, вспоминая непонимание и ужас на лице Рена. — Он не понял, зачем я это делаю, а я не могла объяснить. Я его ужалила. — Я хватаюсь за сиденье и стараюсь собраться перед тем, как на меня обрушится шквал. — Я хочу… надо все ему рассказать. Что мы делаем, кто я такая — все-все.
Отец хватает меня за плечи и трясет так, что у меня зубы стучат.
— Ты что, рехнулась, девчонка? Рассказать!
— Он все поймет! — выдавливаю из себя я. — Если он все узнает, он нам будет помогать! Он ненавидит колдуна, прямо как мы.
— Ну да, еще бы, — фыркает отец. — Глупый мальчишка! Много же он нам поможет!
Услышав, как он отзывается о Рене, я ощетиниваюсь:
