хрипло заканчиваю я.
В очаге бьется огонь. Языки пламени лижут металлическое днище чайника.
— Ты ему рассказала.
Это не вопрос. Ответа не требуется. Но то, как отец это говорит, пугает меня. Деревянный подлокотник кресла скрипит под нажимом его пальцев.
— И что он?
Я сглатываю, но в горло словно песок попал.
— Он сказал, что Белладома много лет назад пыталась напасть на Брайр. Сказал, что я чудовище. А чудовищ делает только колдун.
На глазах вновь закипают слезы, но я сдерживаюсь.
— Значит, мальчишка все знает, да? Что ж, ты сама решила его судьбу. Придется мне им заняться.
Каждый дюйм кожи колют ледяные иголки.
— Как — заняться? — шепчу я.
— Нельзя, чтобы он рассказал об этом другим.
Отец встает и кладет руку мне на плечо. От его руки растекается спокойствие, но я сбрасываю ее. Мне не нужно спокойствие. Мне нужны ответы.
— Но почему? Если он ошибся, мы ему легко это объясним.
И тут глубоко внутри у меня рождается пугающее чувство, рождается и растет, вбирая в себя все вопросы, на которые нашлись такие простые и ясные ответы.
— Он же ошибся? Папа!
В голосе у меня звучит мольба. Рен ошибся! Мы спасали девочек от колдуна! Но каждая клеточка моего тела кричит мне, что отец ведет себя как-то неправильно.
Он смотрит на меня долгим взглядом, а потом начинает вышагивать у очага. Всякий раз, когда он проходит мимо, огонь подпрыгивает.
Я не могу пошевелиться. Не могу вздохнуть. Огонь в очаге у Рена так не делал.
Что бы там ни говорил отец, ни в одной книге я не читала про животных, яд которых лишает человека воспоминаний.
В голове теснятся воспоминания. Отец касается руки рассерженного Дэррелла, и тот успокаивается. И с девочками он так же делал. Огонь у нас в очаге горит без дров. В кладовых всегда полно еды. Куры ходят на козлиных ногах.
Почему я?
Почему я столько помню о дворце, но в моих воспоминаниях никогда нет отца?
Почему именно Белладома?
Ужасная правда обрушивается на меня, пригибая к земле. Если отец так боится, что Рен скажет хоть слово…
— Значит, это правда. — Слова вырываются прежде, чем я успеваю их удержать. — Ты и есть колдун.
Меня трясет от ужаса, словно целая армия мурашек марширует по коже.
Отец останавливается у очага. Выражение лица у него очень странное. Пламя поднимается так высоко, что языки лижут трубу. Отец издает рокочущий смешок. Смешок перерастает в грубый хохот, громкий и даже безумный.
Этот хохот гораздо страшнее его ярости.
Наконец хохот умолкает, и отец говорит:
— Верно, я и есть тот самый колдун, о котором шепчутся в Брайре. А почему я, по-твоему, никогда не бываю в городе? — Он постукивает себя по лбу. — Я же не могу войти! Я сам наложил охранные заклинания, которые не пускают в город тех, кто замыслил против него недоброе. Тут-то мне и понадобилась ты. Идеальный вариант!
Ужас окатывает меня то жаром, то холодом. Я поднимаюсь на неверные ноги, когти и хвост подрагивают от напряжения.
— Почему идеальный?
— Потому что ты такая наивная, такая невинная! И уж конечно, убеждена, что помогаешь городу и горожанам.
У меня голова идет кругом.
— Так Белладома правда напала на Брайр?
Он кивает:
— А что, все правильно. Девочки из Брайра отправляются прямиком к врагу.
Он снова хохочет, и я содрогаюсь. Даже теперь я не могу полностью поверить, что это тот самый отец, которого я так
