состояние»? Они из него и не выходят, жизнь такая. А каким навыкам ближнего боя он их научит? Навыки у всех котов одни – зубы да когти. Ну еще хладнокровие и хитрость. Так хладнокровию не научишь, хитрости – тем более. К чему готовить, к бою или обороне? Как ни крутись, вещи взаимоисключающие. И последний вопрос: с кем предстоит драться? Если с этой, Сохмет, так вход в зал запрещен строго-настрого. Тогда – с кем? Шона что-то не договорила? Может, ожидается нашествие крыс? С кем еще котам драться, не между собой же?
Ничего не состыковывалось! Видно, он прослушал что-то самое важное. Позор.
– Долго сидеть будешь? – осведомился Василий. – Не боишься, блохи заедят?
– Как бы тебя не заели, – огрызнулся Бен Ладен, продолжая усиленно думать.
– Меня не заедят, они у нас дрессированные, только на чужаков прыгают, – Василий осклабился, все остальные противно захихикали.
– Да ладно вам, мальчики, – вылезла из Пуськиной корзинки Мадонна. – Потом будете письками мериться. Беня, говори, зачем пришел. Ты нам сильно мешаешь, нам до утра надо план выработать, как Техаса и девочек спасти. Мимир, кстати, тоже там.
– Где – там? – вскинулся Бен Ладен. – Надо срочно Шоне сказать.
– Кэльфы уже все знают. В клетках они все, в кандейке. К врачу их собрались везти. Сам знаешь зачем. А мы помешать хотим. Только пока не придумывается как.
Бен Ладен мгновенно вспомнил минуты своего бесчестья, ту же клетку, врача, укол, сонное забытье, в котором его ворочали, кромсали, зашивали, самое печальное в жизни пробуждение, острое нежелание жить.
– Говорите, что надо делать, – серьезно и виновато произнес он. – Я с вами, и я готов.
– Знали бы, без тебя бы управились, – буркнул Бихар.
– Да ладно тебе! – зашикали на него другие. – Давайте думать вместе.
Все-таки не зря Шона поручила именно Бен Ладену организовать дворовых. Талант полководца у него был очевидный! План, который он предложил, правда, после изрядных и горячих споров с теми же Бихаром, Гоа, Василием и остальными котами (кошки в обсуждении не участвовали, война – не женское дело), устроил всех. И до самого рассвета все дворовое сообщество оттачивало детали, распределяло роли, пытаясь предусмотреть любые нештатные ситуации и даже провокации со стороны Сохмет.
Когда все было согласовано, Бихар, назначенный руководителем патрульной службы, отправился расставлять посты, сам Бен Ладен поспешил к Шоне – на доклад, остальные разошлись по своим домам. Им предстояло ввести в курс дела тех, кто отсутствовал на собрании. В предстоящей операции не должно случиться ни единой накладки, слишком высока цена победы. Цену поражению предпочли не обсуждать, и так всем было ясно: поражение – это конец.
Тоска
Пётр торопился. Теперь, когда важнейшее дело сегодняшней ночи было сделано, ему хотелось побывать в своем доме, том самом, где прошли самые счастливые его дни.
Нынешний дворец, понятно, ни в какое сравнение не шел ни с его первым жилищем, деревянным, крошечным: на все – сто двадцать метров. Ни со вторым, ни даже с третьим. Им-то с Васькой всегда хватало, а вот когда гости собирались – за посудой приходилось слуг по соседям посылать. Потом уже с Екатериной, еще до свадьбы, переехали сюда, – Пётр дошел по второму этажу до Эрмитажного театра, сбежал вниз по лестнице и застыл. «Набережные палаты». Сам лично чертеж изобразил по типу адмиральского блока на любимом стопушечном корабле: пять комнат в первом этаже – его, а наверху столько же у Катерины. Потом уже, когда жениться решил, Меншиков подсуетился: негоже царю в халупе ютиться! Построил каменные «Свадебные палаты» на Средней улице – между нынешней Миллионной и набережной. Там свадьбу и справили.
Эх, на минуточку, на полминутки бы то время вернуть! Чтоб Катя рядом, дети, Васька-проказник.
Оглядел обстановку – стол для корабельных моделей, инструменты, зеленые балясины, картины…
О, глянь, желтый медальон! Краска старая, растрескалась. Неужто с тех времен сохранили? Трезини тогда выкрасил дворец желтой охрой. Нарядно вышло, солнечно. Арка в парадный двор. Аннушкиного жениха – герцога Голштинского тут перед их обручением встречал.
А вот и приватные покои. Смотри-ка, гравюры, что лично в Париже заказывал. Любимая – «Полтавское сражение». Шведы, позорные, бегут, сам на коне. Истинно, Бог тогда уберег: одна пуля-дура треуголку пробила, вторая – об нательный крест сплющилась, третья в седле застряла. Ни ему, ни мерину Лизетте никакого урону!
Славная баталия была! А в день триумфа любимая Катя еще и дочку родила. Лизаньку. Может, потому единственная из всех до зрелости дожила, трона добилась и дело отца продолжила, что Елизаветой – Божьей помощью – назвал. Все его Лизетты всю жизнь ему верными оставались, и конь персидский, и собака-ливретка, и даже шестнадцатипушечная шнява, которую по собственным
