Петра Алексеевича и переносим в Петровский зал.
Охранники сгрудились возле восковой фигуры императора, подняли. Тут же что-то тяжелое грохнулось на пол и покатилось.
– Я же сказал, как младенца! – раздраженно буркнул директор. – Что сломалось? Рука? Нога? – Подскочил к замершей с Петром на руках охране. Осмотрел фигуру: две руки, две ноги – все на месте. На правой ладони что-то темное, как ранка. Пригляделся – боже мой… таракан раздавленный. Словно император его собственной ладонью прихлопнул.
– Это вообще не от него, – майор что-то поднял с пола. – Игрушка какая-то. Кошка.
– Игрушка? – Ларионов, забыв про таракана, выхватил найденный предмет из рук милиционера. – Это… Бастет, Древний Египет. Пятый век до новой эры… – Он совершенно растерялся. – Зачем она тут? Как? – бережно поворачивая фигурку, внимательно оглядел ее со всех сторон. – Скарабей исчез. Вот тут во лбу у нее был скарабей… – Долго молчал, гладя кошку меж ушей, как живую, сглотнул комок в горле, мешающий говорить. – Вызвать всех хранителей для немедленного осмотра коллекций. Петровский и Египетский залы закрыть. О происшествии никому ни слова. Если что-то появится в прессе, уволю всех.
Валерий Петрович и майор тут же испарились – выполнять. Облегченно выдохнувшая охрана поволокла Петра наверх, директор, прижимая к себе статуэтку кошки, как величайшую драгоценность, шел рядом. Проследил, чтобы императора аккуратно усадили на трон, лично натянул красную перепонку на входе, поставил рядом одного из охранников: глаз не спускать! Уходя, обернулся к фигуре еще раз. Пётр поднял с поручня трона правую руку и махнул Дмитрию Борисовичу: ступай! Делом займись.
Нечаянная радость
Техас не сомкнул глаз всю ночь. Метался по тесной клетке, царапал ее когтями и думал, думал, думал. Не понимал, как могут спать остальные, неужели не понимают, что им предстоит? Ну хорошо, этот незнакомый котенок – совсем кроха, но кошки-то, кошки! Для поддержания угасающего боевого духа Техасу явно не хватало общественной поддержки, и он решил ее получить.
– Эй, девчонки, – позвал он, – спите, что ли?
– Уснешь тут! – пискнула беленькая в рыжую конопушку кошка.
– Давайте хоть познакомимся, – предложил Техас. – Я у вас тут недавно, мало кого знаю. Другими делами занимался.
– Зато мы тебя знаем, – подняла мордочку вторая, черная в редкую серую полоску. Я – Марфа, она Лилит. А ты – Техас. Самый главный тут кот.
– Был, – грустно вздохнул Техас. – Был самым главным. А теперь вот…
– Думаешь, это больно? – Лилит вопросительно взглянула на Техаса. – Галя сказала – мы ничего не почувствуем. Только потом, когда заживать будет, немножко поболит. Зато рыбы дадут сколько хочешь, – она мечтательно прижмурилась и облизнулась.
– И паштета, – добавила Марфа.
– Девки, вы дуры или как? – оторопел Техас. – Вы счастье на паштет променять готовы?
– В чем счастье-то? – хмыкнула Лилит. – Счастье, когда есть дом и еда.
– А любовь? – Техас начинал злиться. – А котята? Неужели котят не хотите?
– Неа, – замотала головой Марфа. – Что в них хорошего? Мы сами котятами недавно были, так из-за нас маму из дома на дачу выгнали, еще знаешь как холодно было! Снег лежал. А потом, когда мы родились, нас вообще утопить хотели. Мама нас в сарае между дров спрятала и следила, чтоб мы голос не подавали.
– Зато летом как хорошо жилось! – перебила Лилит. – Дети с нами все время играли. Кормили. У меня даже свой мячик на резинке был.
– И нас любили все, – грустно подсказала Марфа.
– Очень любили! Девочки в платья наряжали, в коляске катали. У нас еще братик был, Мурзик, ему шляпу с перьями сделали и сапоги. Мы даже театр представляли.
Обе кошки вдруг замолчали, насупились.
– Ну и? – поторопил Техас, – дальше-то что было?
– Ничего, – свернулась клубком Лилит. – Лето кончилось, да и все.
– Ясно, – кивнул Техас, – дальше можете не рассказывать. Дети уехали в город, вас бросили.
– Они маму с собой забрали…
– А кто у вас мать?
– Она очень красивая – норвежская лесная.
– Неужели? – Техас расхохотался. – Тогда тем более все понятно. Вы-то ни одним боком на норвежек не тянете, чистые дворняжки! Отец известен?
– Нет, – теперь уже и Марфа скучилась в грустный клубок. – Маму за нас сильно ругали, обзывали, даже били…
