Его раздумья все чаще и чаще сводились к игре, которую очень любят холкунские мальчишки. Она называется неровность и камешки. Смысл ее заключется в том, чтобы при помощи специально сделанных округлых камешков первым обогнуть по кругу площадку, сплошь усеянную препятствия и неровностями. Камешки катали ногтем среднего пальца так, чтобы они использовали неровности в свою пользу. Нужно было сбить с пути соперников, – лучше всего оттолкнуть их в глубокий угол – не дать сбиться с пути самому, и прогнать шарик несколько кругов. Всякий последующий круг шарик увеличивался в размерах, и его было сложнее сбить другими шариками, меньшими по величине и весу.
Быстросчету казалось, что он самый маленький шарик. Теперь он это понял, хотя до вчерашнего дня мнил себя хотя бы вторым по величине с конца. Всего типов шариков было пять. Так вот он был вторым с конца, а против него выставили сразу два шара пятого типа. Как с ними биться, он понятия не имел. Привкус поражения, которое он ощутил вчера – горечь страха вперемешку с унизительной кислотой вынужденного смирения – Каум никогда не забудет этого. Он ощущал ее до сих пор на кончике языка. Иной раз он водил им по небу, чтобы напомнить себе. Это было невыносимо.
Варогон изредка подъезжал к нему и внимательно на него смотрел.
В первые два раза его подъезжания, Кауму вдруг так сильно захотелось крикнуть ему «Что смотришь? Я уеду! Уеду! Не смотри!!!», но он переборол свое желание, переходящее в панику, стискивал зубы и молчал.
Если бы он был один – хотя один он никогда не был – тогда, возможно, он плюнул бы, развернулся и скрылся за ближайшим поворотом. Он мчался бы прочь и наслаждался своим предательством. И пусть бы его даже нагнали, пусть свалили бы наземь, напрыгнули и перерезали глотку. О, это было бы проще, чем нынешнее его тяжелое положение.
Сам себе Быстросчет казался приговоренным, которому донесли, что его ждет смерть, но забыли сказать, когда. То, что смертный приговор свершится, не вызывало сомнений. Мучила лишь неопределенность. Когда?
Изведя с равнин еще несколько оттенков зеленого, Владыка закрыл свой желтый пламенеющий глаз. На землю спускались сумерки. Караван, не в пример своему поводырю, воодушевленный произошедшим, расположился в стороне от дороги. Бесчисленные разговоры возбужденных горожан о вчерашней схватке уже обрастали небылицами.
Каум, Ир, Илло и Варогон – все те, кому суровая реальность даровала доверие холкуна, сидели в стороне от лагеря и смотрели в сгустившееся сумерками пространство. От ближайшей рощицы поволокло легкой сизой пеленой. Пора туманов вступала в свои права.
– Мы не скажем, Каум, – дал обет за всех Илло. Он был польщен тем, что холкун призвал его и сидел, гордо выпрямив спину, напряженно вслушиваясь в непроизнесенные еще слова конубла.
– Я верю вам, – ответил Каум и вонзил в землю кончик кинжала. Некоторое время помолчав, он принялся рассказывать им предысторию нападения и свои догадки. По мере его рассказа лица у слушателей вытягивались. Лишь у Варогона физиономия оставалась безучастной. Он внимательно изучал свой сапог, снимая палочкой с него крупицы приставшей глины.
Наконец, холкун рассказал все, что знал, все, о чем подозревал.
– В нехорошее дело ты обернул хорошее дело, – клацнул языком Илло. Он выглядел растерянным. Быстросчету подумалось о том, что, наверное, таким же растерянным его видел вчера брезд.
– Нет в том вины твоей, братец. Отказаться ты не мог, – вступил в разговор Ир, – перечить Аснару… – И он передернул плечами. – Подумать о таком – сражения, столько порубленных – подумать о таком было немыслимо.
– Радеть надо не о том, что прошло, – прервал лирику Варогон. – Думать надо, что будет. – И он снова углубился в рассматривание своих сапог.
– Сказать надо иным конублам об этом. Они сами решат: с нами быть или назад идти, – предложил пасмас.
– Не выбор это, Илло, – покачал головой Каум. – Не останутся они одни на тракте. Привязаны к нам, сам знаешь.
– Ну, когда нет надобности, то и не надо, – снова отсек начинавшуюся лирику брезд.
– Не караван получается, войско прямо-таки, – усмехнулся Ир. Он вытащил топор и стал им поигрывать, подбрасывая вверх.
– Верно сказал, – неожиданно проговорил Варогон. Его сапог с силой впечатался в землю, подняв клубок пыли. – Коли нас на такое поставили, то идти нам не как каравану пристало, но как армии.
– Что ты хочешь сказать? – не понял Каум.
– Многое хочу сказать, – огорошил его Варогон. – Думаю сейчас. С мыслями собираюсь. Только сбиваете своей болтовней.
– Мы помолчим, – хором отозвались холкуны и пасмас.
– Это хорошо будет, – и брезд снова ушел в созерцание носков сапогов.
