наброситься на противника. Ничего не помогало.
– Боги! – взмолился Рыбак. – Многоли… ликий… взываю… изгони из меня напасть…
Остаток дня, ночь и весь следующий день он метался по роще: добежал до ближайшего ручья, обложенного священными камнями, охладил голову в нем, попытался уснуть, вскочил в холодном поту, снова метался.
– Иди – и я пойду. Желай – поведу. Не пойдешь – потащу! – отчетливо слышал он даже и наяву.
Лес наполнился для него голосами и шепотом. Казалось, каждое дерево, каждый куст, да что и говорить, каждый листок шептал нечто свое. Они разговаривали с ним наперебой, наперегонки: кричали, советовали, призывали. Даже небеса промеж крон разверзлись для него громовыми раскатами хохота.
– Не мучай себя… не мучай, – окликали его со всех сторон. – Иди же… ступай… веди его…
– Я пойду! – прорезал тишину рощицы отчаянный крик. – Я пойду, оставь меня. Пойду и умру, коли так желаешь ты мне. Умру, слышишь?! Умру-у! Веди меня… Только дай мне сна! Дай отдыха… – С этими словами Нагдин привалился к стволу дерева. Он был оглушен той абсолютной тишиной, которая накрыла рощицу после его согласия, и впервые за девять дней уснул глубоким и спокойным сном.
***
Проснулся гур, когда стало вечереть. Ему показалось, что он проспал несколько минут, настолько глубоким был сон. Надгдин поднялся на ноги и повел головой по сторонам.
Когда он спустился в деревню на плато под рощицей, то услышал музыку и веселый смех. Как и всегда в такой час дома терпимости и кабаки Красных Столпов были переполнены народом. На улицах уже лежали вповалку пьяные в стельку кены. Большинство во сне заблевало себя и обмочилось. Поутру, едва солнце взойдет над Великими водами, этот смрад поднимется в воздух и будет стоять над деревенькой. Ослабнет же он ближе к вечеру, но к утру его снова усилят организмы десятков пьянчуг.
Рыбак чувствовал себя необычайно бодрым. Он и думать забыл о муках, которые претерпевал последние дни. Все они остались в дальних закоулках его памяти, как неясные воспоминания о чем-то плохом и неудобном.
– Исполнять надо… исполняй обещанное!.. – Нагдин отшатнулся. Пьяница, мимо которого он проходил, смотрел на него широко раскрытыми глазами, из которых сквозила пустота. – Не забывай…
Реотв почувствовал, как что-то шевельнулось внутри него – это было похоже на ужас или ощущение ужаса, но общее счастье и сладкое предчувствие обильной пищи и целой ночи прелюбодеяний быстро отогнали от него все дурные мысли.
Он вошел в один из кабаков, заказал много поесть и сел за свободное место у длинного стола.
– Рыбка, – услышал он ласковый веселый голос, и ему на колени тут же плюхнулась полноватая девушка с очень милым личиком. – Мне сказали, что ты пришел сюда. Где ты был два дня? Я не видела.
– Я спал, Аппана, очень устал.
– Увеен доволен?
– Да. У-у, потроха дохлого саарара, как же я соскучился по тебе, – он протянул руки и потискал ее щечки и полновесные тяжелые груди. Аппана улыбнулась и получше устроилась у него на коленях.
– Ты заказал поесть? – спросила она.
– Да.
– Я буду носить. Погоди. Скажу Луяне, что я буду носить тебе.
Когда она ушла от него, Нагдин оглядел кабак. Это было низенькое, но просторное помещение. Он удивился, когда ощутил в душе укол, который можно было бы назвать теплым. Такие уколы ощущаются, когда возвращаешься в родной дом, видишь лучшего друга после долгой разлуки. Неужели теперь это его дом? Здесь ему свойственно как дома, тепло и…
– Сказала, – подошла девушка. – Расскажи мне, что ты видел в водах. Я люблю твои рассказы. – Аппана любила слушать его сказки, а он только при ней воодушевлялся и пересказывал свои приключения, безбожно привирая ей и мешая события разных лет. Однако, едва он начал, как по кабачку подобно ветру пронеслось движение.
– Сойди с меня. Чего это там?
– Не ходи. Я тебе так скажу. Это саарарец. Конубл. Он набирает команду. У него карта земель. По ней указывает, где наши служить ему будут.
– Ну, тогда это не по мне… – что-то заставило Рыбака прикусить язык. Он как будто о чем-то смутно догадался. – Большая карта?
