сильны. С них даже оридонцы спрос не берут. Мы…
Рыбак больше не слышал того, что говорил купец. Широко открытыми глазами он смотрел на Водоглота. Видел движения его глаз, шевеление губ, но ничего не понимал. Холкун и саарар были слишком заняты расчетами, чтобы заметить странный взгляд своего находчивого наемника. Как пьяный вышел реотв из капитанской каюты.
Едва Нагдин оказался на палубе, как прохладный ветерок, налетевший со стороны Крикливого острова на юге, дыхнул ему в лицо. Паруса оказались спущены за ненадобностью, а весла все так же, под монотонный грохот барабана, продолжали вспенивать воду за бортом. «Оф!», задышал, казалось, корабль.
«Жертвенная заводь существует!» – носилась по кругу в сознании Нагдина одна и та же мысль. До этого момента он до конца так и не верил в то, что голос в его голове был реален. Теперь же все изменилось. – «Жертвенная заводь, что у Десницы Владыки, подле обиталища оридонцев. Она на другом краю Владии. Как далеко меня зовут!..»
– Люблю пустынность вод, – оглушил его справа тихий голос. Он ворвался в сознание Нагдина подобно буре, вышвыривая его в реальность. Рыбак вздрогнул и обернулся.
Рядом с ним стоял Палон по прозвищу Хрящеед. Он обладал той разновидностью внешности, которая делала его своим в любой части Владии. Ничем не примечательное лицо, покоилось на ни чем не примечательном теле. Лишь слегка длинноватые ноги можно было бы счесть за особенность, если бы их длинноту не покрывал привычный в этих местах обвислый живот.
– Не видел тебя на клятве… ты как здесь? – промямлил Нагдин, с трудом фокусируя взгляд на Палоне.
– В последних я был. Нас двое. Последними взошли… – улыбнулся тот, явив взору Нагдина ряд ровных крупных зубов. – Ты не страшишься, как Увеен прознает про это, – он широким жестом обвел корабль и Великие воды. – Предал ты его.
Рыбак усмехнулся.
– Про то говорю, – продолжал Палон, – что наслышаны мы, дебов ты ему привез много, а теперь утек. Плохо, что ли, было тебе?
– Нет.
– А чего?
– Ушел и все.
– Жадный он, про то всем известно, да?
– Жадный, – согласился Нагдин, обрадованный тем, что не надо придумывать отговорку. – Ты кем сюда пришел?
– Вперед глядящий я по этим водам… а еще кен… Лица на тебе нет, Рыбак. Чего случилось-то?
– Нехорошо мне что-то.
– От чего так?
– Не знаю. Нехорошо и все. – С этими словами Нагдин повернулся и пошел прочь. Его и впрямь шатало. Голова стала такой тяжелой, словно в нее влили ковш грязи с Сизых болот. Перед глазами изредка появлялись разноцветные круги. Они крутились, дезориентируя.
Уже к концу первого дня все вновь прибывшие ощутили атмосферу корабля. Среди членов старой команды чувствовался страх. Тщательно сокрытый ужас неизвестно перед чем или кем, находившимся на борту гуркена. Едва один из знакомцев Рыбака завел разговор со старожилом корабля, как тот осекся, смущенно спрятал глаза и старательно, но неумело перевел разговор на другую тему.
Нагдин также заметил это, но из-за плохого самочувствия не придавал наблюдению столь большого значения. Он лежал в гамаке под палубой, закрыв глаза, и пытался думать. Получалось это плохо, но он не оставлял попыток. Постепенно, очень медленно и неохотно его память собирала воедино картину произошедшего с ним за последнее время.
Когда Рыбак открыл глаза, то взгляд его был ясен. Он будто бы проснулся только что и еще некоторое время молча лежал, вперившись в покрытые зеленоватой плесенью палубные балки. Неожиданно губы его тронула улыбка. После он и вовсе рассмеялся.
Была глубокая ночь. Корабль дрейфовал. Поскрипывал якорный канат. Где-то на баке пели металлом бухты сложенных цепей.
Рыбак поднялся на ноги и, осторожно ступая, выбрался на палубу. Ночь была лунная и, как часто бывает у Столпов Брура, спокойная. Нагдин сладко потянулся, подошел к кичке – возвышению на баке, взгромоздился на нее и полу лег на бушприт. Под наклонной балкой на носу корабля, где он лежал, Нагдин заприметил яркое свечение. Сначала он не придал ему значения: планктон часто расцвечивает Великие воды в разнообразные цвета. Однако это свечение, все же, привлекло его внимание. Оно исходило от глаз ростры в виде идола Моребога, который был искусно вырезан и надет под носом гуркена. Глаза Моребога отливали бирюзой и,
