великого бога, но оставались непокорными. У их ступней, у их корней сидел людомар – последний защитник леса. Он снова не знал, что ему делать. Он понял, что путь, выбранный им, ведет вникуда.
Слезы вместе со струями дождя текли по его щекам. Никогда раньше не ощущал он себя таким беспомощным. Да, подле него лежали трупы его врагов, но людомар понял, что не они его действительные враги, что они лишь песок, который бросают ему в лицо, и надо отрубить руку, бросающую песчинки, а лучше всего того, кому принадлежит эта рука.
***
Старик-пасмас задремал, убаюканый мягким ходом телеги. Лошадь, тянувшая ее, мерно передвигала ногами и изредка захватывала губами длинные стебли сочно-зеленой травы, во множестве произраставшей на Древесном тракте. Распутица после дождя была сильной, но старик направил свою телегу так, чтобы ее колеса шли ровно там, где еще была трава. Ломовая лошадь, привыкшая держать ровный ход, тянула не груженую телегу без рывков. Повозка словно бы плыла по дороге.
Пасмасу снилась его небольшая хатенка. Его старуха, красавица-дочка и недалекий зять, более работавший языком, нежели руками. Его рот забирал больше, чем приносили руки, а потому, даже во сне, старик хмурился глядя на то, как зять уплетает овощные пирожки – венец кулинарного искусства хозяйки дома.
Неожиданно, телегу тряхнуло, и пасмас, «ахнув», очнулся. Он зачмокал губами, на которых еще остался привкус пирожков, и готов был продолжить трапезу, когда внимание его привлек одинокий путник, идущий впереди.
Странник был укутан в накидку, похожую на рыбью чешую с длинными волокнами. Он шел пружинистой походкой, опираясь на посох. За плечами идущего не было видно ни котомки, ни какой-либо дорожной сумы.
Старик, завидев такую фигуру в Чернолесье, вмиг задрожал и стал шебуршать позади себя, судорожно ища пику на толстом кривом древке.
– Не подходи, убью! – хрипло пригрозил он, вставая на козлах, хотя сам нагонял идущего. Пика нацелилась в грудь странника. Тот обернулся. Пасмас открыл рот, побледнел и тихо осел на козлы: – А-а!
На него смотрел оридонский шлем со следами множества ударов. Шлем, не раз побывавший в жарких схватках.
– Рипс, – выдохнул старик, и пика в его руках заходила ходуном.
– Проезжай, ты! – приказал ему наемник голосом, более походившим на рык. – Поезжай быстрее, или я убью тебя! Стой! Куда я приду по этому тракту?
– К делянке, что у Оволарга. Отседова недолго до ларга. Я оттуда еду, привысокий.
– Езжай. Вон-вон, пошел! – заорал рипс.
– Да-да! – закивал старик и хлестнул лошадь так, что она с шага сразу перешла в галоп.
– Танвер, куда ты ведешь меня? – Наемник остановился, вытащил из-за пояса статуэтку-голову, раскрывшую пасть в страшном оскале. Пасть была вымазана кровью. – Туда ли я иду? – Рипс вытащил из-за пояса нож и полоснул себя по руке у изгиба. После этого, он стал кружиться на месте. Когда капля крови выкатилась и капнула с руки, он замер. Рука указывала идти дальше. Он сжал зубы, фыркнул и продолжил путь.
***
Стук топоров разносился на много полетов стрелы. Гулкий отрывистый хруст, с которым лезвия входили в плоть деревьев, короткими скачками распространялся среди стволов могучих дерев Черного леса. Ударяясь своими холодными ножками о стволы деревьев, он будил в их утробах заунывную песнь-предчувствие скорой смерти.
Людомар чувствовал угнетенность, которая царила в приравнинной полосе среди деревянных великанов. Он успокаивал их и тихо шептал им на древнем наречии слова успокоения. Деревья внимали ему, лаская своими листьями. Они расступались перед ним, когда он шел на звук топоров. Словно дитя, деревья подхватили Сына Прыгуна и передавали от одного к другому, заботливо подставляя его стопам свои ветви.
Охотник бесшумно приближался к делянке. Он уже отчетливо различал шаги множества ног, запахи нескольких десятков немытых тел. Его уши чутко среагировали на резкий металлический лязг, которым обозначили себя охранники, стоявшие посреди делянки, спиной друг к другу, всякий миг готовые броситься на врага. Людомар ощущал страх, густым туманом повисший над ними.
Чернолесья боялись все: и дровосеки, и стражники. Леса боялись лошади, стоявшие на тракте в ожидании поленьев и бревен, его боялись и поводыри, державшие за ошейники громадных холкунских псов, прозванных соуррами. Никогда раньше не
