Еще до того, как Сур сказал об этом, Кин увидел огромный клин, которым войска красноземцев смяли левый фланг оридонских армий. По карте выходило, что вот уже несколько месяцев над войсками висит угроза быть отрезанными от побережья и оказаться в окружении.
– Если бы не действия головы армий и армий правой руки, все мы оказались бы отрезаны от побережья, и я бы не сидел и не говорил с вами, – продолжал чашник. Голос его задрожал от злобы. – Я призвал тебя вот сюда, – он ткнул пальцем в какую-то точку много выше клина врагов. – Это Ордарг. Твердыня, от которой идут они на нас по левую руку. Ее надо взять и порушить. Хорошо бы удержать, но я не… Не удержим мы ее. Силы не те. Но порушить надо. – Сур поднялся. – Теперь иди, а когда призову тебя, скажи мне, сколько воинов тебе нужно и сколько гуркенов. О чинах не имей беспокойства, хотя… по тебе вижу, что нет дела тебе до того.
***
Кин накинул на себя легкую накидку, опоясался, приторочив к бедру под накидкой небольшой меч, и вышел за ворота. Город неприветливо встретил его. Холодом дыхнуло в лицо. Солнце еще не взошло, и оттого было морозно. Как только светило взойдет над горизонтом, воздух тут же прогреется. Такая уж была погода в долине, где уютно примостился Оридан.
Дрожащими вовсе не от холода руками Кин вытащил из небольшого мешочка предмет, похожий на бусы и посмотрел на него. Это была лиамига: цепочка, состоявшая из шестигранных звеньев из особого мягкого камня, на которой оридонцы писали друг другу. Невероятными свойствами обладал этот камень – лиам – легко поддавался он давлению, на века запечатлевая на себе слова. Отчего-то в этот момент Кин вспомнил лиамигу своего отца. Смерть закрыла его глаза столь давно, что Кин даже и не пытался припомнить, когда же это произошло, однако его слова в камне всегда сопровождали оридонца. Об этом никто не знал и все принимали цепочку, висевшую у Кина на поясе за красивый резной ремешок, но нет – это были наставления отца, дорогая, но очень мудрая вещица, которая не раз спасала Кину жизнь. И первая фраза, открывавшая раздел «Война» была о том, что ему сейчас предстояло пройти: «Чем выше чин пред тобой, тем короче язык твой».
Кин, прозванный во Владии Хмурым, никак не соответствовал своему прозвищу за день до этого. Оридан изменил его. Он даже начал часто смеяться. Он обнимал жену и детей. Он целовал их и его грубые руки успели растерять все мозоли и ссадины. Его тело давно уж не знавало ран.
После того, как Суррагбар-диг объявил ему, что Кин задержится в Оридонии до следующей весны, а после направится в Красноземье с отрядом в два ронга – шесть тысяч воинов – и собственной дикарской порией, Хмурому показалась невыносимой мысль о бездействии. Безусловно, ему было приятно проводить время со Сманой и Уто-Кином, щекотать дочь, которую он прозвал «пимпочкой» за ее малый рост – многое из семейной жизни было радостным и доставляло удовольствие, но тогда его мысли все чаще возвращались во Владию. На ее сочно-зеленые с синим оттенком равнины, в ее угрюмые брездские предгорья и таинственный Черный лес. Там жизнь казалась ему огромной, широкой. Там жизнь для него размахнулась, насколько хватало глаз. Жизнь во Владии захватывала дух своей безмерностью и бесконечностью. Здесь же, в Оридане, он задыхался, зажатый промеж холмов. Он ежился и невольно сдвигал плечи, ибо ему казалось, что улицы, стиснутые промеж массивными многоэтажными домами, не дадут ему пройти. Шум и толчея большого города раздражали его. Раздражали до вчерашнего дня, когда в его руки попало это.
И с тех самых пор, с того самого мгновения, как лиамига с золотой окантовкой оказалась в его руке Кин вдруг остро почувствовал, как привык к Оридану, и что все его прежние чувства были лишь капризами, попыткой нрава, строгого и стойкого стержня в нем не растерять эти свои качества в разнежености города. Первые несколько минут Кин смотрел на воина, протянувшего ему лиамигу с недоумением, а после…
После Кин вмиг стал самим собой. Брови его заняли прежнее положение над переносицей.
– Боги, – едва слышно прошептала за его спиной Смана. Она невольно отступила на несколько шажков назад и возвела глаза кверху. Она все поняла.
Лиамига, на которую Кин внимательно смотрел, была пустой. Лишь самая первая шестигранная бусинка имела на себе четкие знаки. «Кинрагбар-ронг», гласила надпись. Надпись была начертана на черном фоне.
– Ты понял? – спросил его воин.
– Да.
– После третьей песни. – Орид развернулся и вышел. На улице он запахнулся в плащ и слился с толпой.
– Что ты сделал, Кин?! – едва сдерживая слезы, вскричала Смана. Самообладание покинуло ее.
– Ничего. Не это здесь.
