лжи. За то клянусь!
– Хм… – заговорил из тьмы еще один голос. – Сур, ты никогда не клялся и мой тебе совет – никогда и не клянись даже и за себя, ибо каждый из вас не может знать себя. Ты думаешь, что исчерпал того, кто ночью этой здесь предстал пред нами? Отнюдь. Я разглядел в глазах его великое сомненье, какого не было, когда он вошел сюда. Отчего он проникло в глаза твои, Кин из рода Кинов?
– Не знаю я, как с вами говорить, Предвечные. Я никогда не говорил… не стоял у ног богов.
– Не боги мы. Не спутай нас с богами, – вмешался старческий голос. Надломлено, скрипуче звучал он под высокими сводами залы.
– Клянешься ли изречь нам только правду? – спросил Предвечный кат. В темноте тусклым отблеском сверкнуло лезвие меча.
– Клянусь, Предвечный… Предвечные.
– Приступим же, – проговорил голос более молодой. Кин понял, что он и будет задавать ему вопросы. – Сур, выступи вперед и рядом встань. Того, кого привел ты, ты будешь защищать. Не станем мы его щадить, коль не найдешь ему ты оправданья.
Сердце екнуло в груди Кина. Он был одновременно и удивлен и поражен тем, как изменилось все. Он представлял себе иное. Теперь же выходило, что он в чем-то повинен. Хмурый с удивлением посмотрел на подходящего к нему чашника. Тот улыбнулся ему и ободряюще кивнул.
– Приведи его и оставь над Жерлом Правдоречья, – приказали Суру. Чашник подтолкнул Кина к колодцу, прикрытому сверху решеткой. – Взгляни под свои стопы. Там разглядишь ты кости. Кости тех, кто врал Великому Конклаву. Вдохни их смрад. Так пахнет ложь. Прими сей вид в себя. Запомнил ты его?
– Запомнил, Предвечный.
Когда каждый занял причитающееся ему место, началось длительное священнодейство, из которого до Кина долетали лишь звуки, скрежет и слова на древнеоридонском.
– Не думай, что поймешь их, – прошептал ему Сур. – Что скажут они тебе, то и выполняй.
Наконец церемониальное барахтанье в темноте у дальней стены зала окончилось, к углам залы устремились несколько десятков фигур, укутанных в темные одежды, тихо заскрежетав петлями, закрылись дверцы и наступила гробовая тишина.
– Суррагбар-диг, взойди и все скажи, что знаешь ты о привысоком Кине из рода Кинов.
Сур взошел на небольшое каменное возвышение слева от Хмурого и надолго загнал тишину в дальние закоулки залы. Он говорил размеренно и столь много, что Кин удивился, откуда чашник смог узнать о нем все то, что выливалось сейчас в потоке слов, который вливался в уши Предвечных.
– Ответь нам, Кин из рода Кинов, познал ли ты владянских жен втайне от жены своей? – спросил голос ката.
Хмурый вздрогнул, но ответил правдиво.
Посыпались другие вопросы, которыми кат, казалось, хлестал его по щекам. Обида и унижение заставляли Кин скрежетать зубами и сжимать кулаки. Он обливался потом и хотел провалиться в колодец. Пусть лучше после кто-нибудь еще стоит над его костями, но унижения должны окончиться.
Когда почти уже не осталось сил, расспросы прекратились. Из темноты помещения донесся голос основного спрашивальщика.
– Цуррагбар-она, знал ли ты его?
– Да, Предвечный, – выдохнул Кин, поняв, что худшее, возможно, позади. Он был благодарен Конклаву за передышку.
– Кто он, как мыслишь ты?
– Он великий орид, но он не нравился мне.
Голос смягчился. В нем чувствовался смех:
– Теперь уж говори не так открыто и отвечай ровно на то, о чем тебя спросили.
– Да, приве… Предвечный.
– Знаешь ли, что она у Брездских гор теперь погребена навеки среди равнин владянских?
– Нет, – бодро ответил Кин, до конца не осознавая, какую весть принес ему Конклав.
Наступило молчание. Хмурому словно бы специально давали время понять то, чего он так сразу и не понял. Когда же Кин, в конце концов, осознал и по его лицу пробежала тень, Предвечный продолжил:
– Сур хочет, чтобы с ним ты шел на Красноземье, и говорит, что во Владии теперь нет места нам. Сур говорит, что Владию нам надобно оставить ей самой, ибо нет сил у нас владеть землею этой. Как видишь ты его слова?
