***
Бурракаш уходил все выше и выше в горы. Его отчетливые следы запечатлевались в глубоком снегу рыхлыми, скошенными у снежного наста ямами. Древко копья, торчавшее в боку, оставляло за беглецом след, словно бы слепой мастер малевал линию красной краской. Зверь тяжело дышал. Сиплые выдохи вырывались из его пасти громадными клубами густого белого пара. Он оглядывался и смотрел на существо, которое следовало по его следам. Оно находилось в самом начале трудного пути, у подошвы горы.
Отяжелевшие от снега тучи, готовые вот-вот породить очередную страшную стихию, поглощавшую все живое, медленно покачивая боками, проплывали уже совсем близко от бурракаша.
Животное захлебнулось собственной слюной, схаркнуло ее и кашлянуло, изрыгнув из себя шмоток крови. Сил оставалось все меньше и меньше.
Бурракаш знал, что впереди него, уже совсем недалеко был перевал, а за перевалом тропа, которая поведет его вниз. Внизу же его ждут сочные заросли вуонов, мякоть которых быстро предаст сил.
Зверь закатил глаза и тихо зарычал. Тело его напряглось, выжало из себя еще пару движений и отказалось повиноваться.
Животное со вздохом опустило голову в снег и с наслаждением приняло его морозную свежеть. На минуту для него перестали существовать и погоня, и жгучая боль в боку. Стало хорошо и очень спокойно.
Уже темнело, когда Гом-e-нав добрался до лежавшего в снегу животного. Оно еще дышало и смотрело на охотника своим большим черным глазом. Пасть утыканная множеством клыков слегка приоткрылась, едва взор уловил страшный силуэт, но куснула воздух перед собой.
Коротким громким вдохом отреагировал зверь на удар второго копья себе под ребра. Гом-е-нав отер пот с шеи, снова закутал ее в шкуру и без сил опустился рядом с добычей.
Битва во тьме
Большие сине-черные глаза внимательно наблюдали за тем, как две тени неслышно скользили между стволами деревьев; чуткий нос улавливал удушающий смрад разлагающейся плоти, исходивший от них; тонкий слух воспринимал каждый шорох, каждое шевеление, порождаемое тенями. Для любого другого наблюдателя, движения двух силуэтов могли показаться бесшумными, неуловимыми, словно бы это легкий ветерок потревожил листву крон, и листья затрепетали, раскачивая ветви, и тени ветвей, налагаясь одна на другую, сливались в нечто удивительное, почти живое, перешептывавшееся шелестом листвы. Любому другому наблюдателю, но не людомару.
Сын Прыгуна замер, вцепившись в ветвь дерева и большей частью не смотрел, но слушал своих преследователей. Его ожидания оправдались: погоня не была умудрена опытом, ибо гналась за ним по следам Лоовы. Охотник разгадал их замысел и намеревался сыграть на выявленной слабости врага.
Трава и листья, которыми он отер тело спящей девушки, служили теперь хорошую службу. Они подвели наемника и странное существо рядом с ним прямо в засаду людомара. Они не были охотниками, и он смеялся над ними.
Запах Лоовы растекался по лесу ровно так, как это было нужно Сыну Прыгуна. Оказавшись позади погони, людомар осторожно последовал за ней.
След девушки вывел преследователей к реке, подле которой они остановились.
– Они переплыли реку, Слуга Танвера, – сказал тот, который был олюдем. – Нам придется плыть. Животное у его ног заскулило. – Ничего не поделаешь. Вода омоет нас. – И наемник ступил в реку. Но зверь наотрез отказался идти в воду. Тогда рипс, вошедший в воду по пояс, вернулся и попытался взгромоздить пса на себя. – Нет, Слуга, так не получится. Ты погубишь меня. – Он вздохнул. – Плыви сам. Ну же! – Но животное, вдруг, рыкнуло и клацнуло зубами.
Сын Прыгуна, тем временем, закатил глаза и шептал губами: «Омэго трабаа тана». К его горлу подкатывала волна жажды и злости. Эти силы овладевали им, заставляя каждую мышцу, каждое сухожилие напрячься до предела своих возможностей.
Зверь снова заскулил и посмотрел на реку. По водной глади пошли круги – чья-то спина взбаламутила мерное течение воды. Но наемник ни о чем таком и не подозревал.
– Я пойду один, – сказал он зверю и стал погружаться в воду. Взбив сонм брызг, зверь подлетел к нему сзади, повалил на
