– Отвечай как есть, – прошептал ему Сур. – Без оглядки на меня отвечай.
– Не можно нам оставить Владию, – заговорил Кин. Среди Конклава произошло шевеление. Кто-то зашептал нечто в невидимые уши. – Недоброе взрастает в ней. Нельзя. Хоть сил немного, но не можно нам ее бросать.
Суррагбар-диг недобро посмотрел на Кина. Его маленькие губки превратились в синюю точку.
– Сур, покинь нас, но жди, пока не призовем.
Эта фраза ударила чашника почти так же, как если бы ему на голову опустился тяжелый брездский щит. Оглушенный, он посмотрел на Кина и, приложив руки к глазам в знак наивеличайшего почтения, попятился назад.
– Ты тот, кто гнал людомара? – спросил совершенно незнакомый Кину голос. Он был груб, но силен. По всей видимости, принадлежал ориду.
– Да, Предвечный. Это я.
– Почему не догнал его?
Кин невольно закусил нижнюю губу. Прежний позор снова всплывал перед его глазами.
– Он слишком ловок и силен.
– Настолько ловок, что был быстрее груххов, быстрее коней, быстрее ветра? Он так силен, что даже и пория твоя, состоявшая из дикарей не могла состязаться с ним.
– Того не знаю, не довелось нагнать, но…
– Не довелось, иль не хотелось?
– Не дове…
– Иль знал ты о пророчестве…
– Примолкни здесь же, – оборвал говорившего Предвечного старческий голос. – Негоже им такое говорить. Держи язык привязанным к себе.
Снова произошло суетливое шевеление.
– Ты будешь вместе с Суром отправлен нами в Красноземье, – вдруг в один миг решилась судьба Кина. – Оставь себе, что прислано тебе пустым. Его заполним мы. Отныне будешь с ним ты неразлучен, пока заполнится оно, и не отпустим мы тебя.
После этих слов Сур был снова допущен в залу и тут же выпровожден вместе с Кином прочь.
– Что ты сказал им, пока я был за вратами? – спросил чашник Хмурого.
– Сказал, что прав ты, орид-диг, и что с тобою буду я, – соврал Кин. Внутренне он весь напрягся и каждой клеточкой своего тела осознавал, что отныне каждое слово, сказанное им, будет значить и для него, и для его семьи очень многое. А потому надо врать, чтобы уберечься.
– Ты изменил себе? Твои слова были другими.
– Не изменил, Суррагбар-диг. Что Владия важна для нас, то и теперь я думаю и знаю, но буду с тобой, что бы ни случилось.
Сур улыбнулся. Обманулся, понял Кин, и кулаки его, и напряженное тело его слегка обмякли.
– Мы отплывем, едва отпразднуем типпурины. Готовься к этому. – С тем Сур отвернул от него и скрылся за углом поворота прохода в громадном дворцовом комплексе.
Поднималось солнце. Его теплые лучи обласкали крыши высоких дворцов, заглядывали в каждую их щелочку, выискивая там сонливых обитателей, тормошили их и звали жить.
На улицах стали появляться оридонцы. В основном старые, как и он, Кин, ибо молодежь так рано никогда не вставала.
Кин медленно шел по улице, цепляясь невидящим взором то за один острый угол дома, то за другой. Его глаза скользили по грязноте каменных ступеней, которые только готовились принять мойку от домашних слуг, ежедневно очищавших их от блевотины, крови и иных испражнений; по обветренным выпуклым бокам колонн; по наличникам на оконных проемах да по понуро опускавшим ветви в ожидании жара садовым деревьям.
Кин ощущал себя букашкой, которая волею циклопов, обречена метаться средь их ног-столбов и думать лишь о том, как выжить. Понятную и простую жизнь его, пусть тяжкую, опасную, но простую, город проглотил без остатка и изрыгнул на него груз непереносимый, груз непередаваемо опасный и непонятный ему самому. Что он должен понести, куда, зачем, – этого Хмурый не знал и, как ему понималось, никогда и не узнает до конца.
Кин не понял, скорее почувствовал, как нечто громадное и очень опасное для него поднимается над горизонтом вместе со светилом. Оно набрасывает тень на будущее и, несмотря на яркий жаркий день, отныне и надолго глазам Кина дано различать лишь только темные тона на сером фоне.
