– Но… это лиамига Высочайшего Конклава! К чему ты будешь?.. – она не выдержала и опустилась прямо на пол.
Кин бросился к ней и поднял на ноги. Усадив жену в свое старое мягкое ложе, он снова отошел к огню.
– Ночной Конклав, – проговорил он, глядя на черную краску на грани бусины. – Ночной, а это может быть только… – Он недоговорил.
– Что? Что это может быть?
– Я не знаю. Все что угодно.
Холодный ветер гонял по улицам ошметки мусора, за которыми весело гонялись мальчишки-пасмасы из городских чистильщиков. Они были приучены все делать тихо, поэтому даже кричали тихо, словно бы шипели. Но радость их была столько полнокровной, что Кин остановился и, глядя на них, набирался их оптимизма и энергии.
Старость только в Оридане настигла его. Едва прекратились ежедневные передряги; как только мягкая кровать оказалась под его боками вместо холодной по утрам сырой земли Владии, как хвори и расстройства накинулись на Кина подобно своре диких собак, какую можно увидеть только в предместьях холкунских городов. Заболела пораненная давным-давно нога; заныла рука неизвестно почему; что-то тянуло в животе. Хмурый поморщился – не нравилось ему понимать, что старость утягивает и его. Он всегда смотрел на Цура и про себя благодарил его старческие хвори, ибо тогда старость была ему союзницей. Она мстила Цуру за все унижения, которым тот подвергал Кина. Теперь же она пришла и за ним.
– Тебе не нужна помощь? – вывел его из раздумий голос незнакомого оридонца.
– Нет.
– Ограбили ли?
– Нет. Я решил пройтись.
– Пьян, что ли? Биггисы прекрасно возят. Но коли так говоришь… – И не договорив, незнакомец продолжил свой ход. Его биггис весело и мягко шел по улице.
Кин недолго смотрел ему вслед. Нынче все казалось ему новым здесь, неродным. Стены и крыши домов, запахи, звуки, – все это отныне и навсегда совсем другое, потому что он сам стал другим.
Хотя он не спал всю ночь; хотя тревоги этой ночи были настолько сильны, как никакие тревоги никогда не были сильны, Кин не чувствовал слабости или усталости.
Великий Конклав встретил его после третьей ночной молитвы густым полумраком. Не таким ему представлялся этот момент. Совсем не таким. Уже там, на входе в высокую залу Кин ощутил, что перегорел. Волнение схлынуло. Язык отлип от неба.
– Огляди поверх тебя, – донесся до него сильный молодой голос, – что ты видишь?
Кин поднял глаза и разглядел под потолком фигуры, стоящие и смотрящие на него.
– Я вижу Величайших, – ответил он чрезвычайно спокойно.
– Ты видишь Вечных, разве нет у тебя глаз?
– Прости меня, Предвечный, но я раг и плохо понимаю в этом.
– Мы наслышаны, кто ты, но прежде чем говорить с тобой, видеть мы хотим, что понимаешь ты, для чего здесь и почему ты должен говорить с нами в сердце своем.
Последних двух слов Кин никак не мог увязать с остальной фразой.
– Я буду говорить правду, Предвечный.
Со стороны говорившего донесся вздох разочарования.
– Он много лет пробыл средь дикарей, – тонкой чередой звуков влетело в уши Кина. Он узнал этот голос.
– Сколь долго был ты там, откуда прибыл? – спросил голос.
– Двенадцать лет.
Голос смягчился:
– Тогда все верно. Нам ты будешь нужен.
– Назови себя, – заговорил другой голос.
– Я Кинрагбар-ронг из рода Кин. Я род.
– Говори дальше.
– Его жена Смана. Есть и двое отпрысков: Уто-Кин и Пелла-Кин, – снова заговорил знакомый голос. – Ты узнаешь меня, Кин?
– Да, орид Суррагбар-диг, я узнал тебя.
– Предвечный кат, своей главой хочу я приложиться к плахе, что у ног твоих. Клянусь я в том, что не услышите от Кина слов
