– Папа… папа! – закричала Лоова. Она пыталась вырваться из цепких рук воина, оказавшегося людомаром. Девушка рыдала навзрыд. Не выдержав страданий, она потеряла сознание.
Людомары толпились вокруг тела охотника, опасаясь подойти ближе. Они расступились, когда к ним приблизилась Анитра.
– Поднимите его, – сказала она величественно. Воины не посмели перечить странной женщине, расы которой они никогда не знали.
Тело охотника подняли и осторожно понесли в сторону грота. Долгий спуск привел процессию в невероятно большую пещеру, сплошь покрытую лесом.
Анитра улыбнулась. Хорошо, что она не разуверилась в своей загадке. Подземные леса, место, о котором ходили лишь легенды, оказалось не выдумкой.
Их встретили несколько сотен людомаров. Они стояли настороже, выставив вперед пики и наложив стрелы на тетивы своих луков.
– Народ мой. Я вернула вам того, кого вы ожидали здесь. Это Последний страж! – проговорила торжественно Анитра, и ее лицо расплылось в улыбке. – А теперь оставьте его мне, ибо наречена ему я богами Владии.
Воины уложили тело Сына Прыгуна у ее ног. Она опустилась подле, обнажила свою грудь и окропила кости черепа его своим молоком. Губы девушки шептали заклинания.
Постепенно, кости стали покрываться бледно-серым налетом. Анитра снова улыбнулась.
– Идите же, – приказала она воинам. – Мне нужно много времени, чтобы он ожил. – Она обняла череп и поцеловала его долгим поцелуем.
Мятеж
Главная улица Эсдоларга была пустынна. Лишь кучи грязи и мусора, не выметенного еще холодным осенним ветром, напоминали о том, что в этом месте недавно кипела жизнь. Прямо посреди улицы была брошена телега и лошадь, тянувшая ее, видимо, с раннего утра, мирно спала, опустив голову вниз. Изредка, ее уши вздрагивали, реагируя на колебания воздуха производимые чешуйками брони да еле слышимым скрежетом доспехов.
Кто-то из воинов резко втянул в себя воздух и звук этот, как кнут огрел запустение и сонную дрему улицы.
Дигальт стоял, смотря прямо перед собой. Его тяжелый прямоугольный щит с узким и острым шипом посередине, принимал на себя легкие толчки, передававшиеся от руки воина. Все внутри брезда кипело от бешенства, но он сдерживал внутреннее волнение, ибо в который уж раз приходило ему на ум, что раж, обуревавший его в таких ситуациях, мало когда шел ему на пользу. Так бывало и в драках в харчевнях и тавернах Эсдоларга, в коих он поучаствовал достаточно и потерял два зуба; так бывало и в битвах, двух битвах, им с трудом пережитых опять же из-за неуемного бешенства, вырывавшегося наружу.
Что пробуждалось в нем, часто думалось ему, что заставляло опускаться перед глазами кроваво-грязную пелену, словно дешевую, замызганную донельзя занавесь площадного театра, дававшего представление по праздникам у выгребной ямы? Обида? Сожаление? Злость? Он и сам не ведал.
В этот раз все было по-другому. В этот раз все должно быть по-другому потому, что, сам не зная, он оказался втянут в такую интригу, о какой и подумать не мог до самого последнего момента. Только сейчас, стоя здесь, посреди пустынной улицы и смотря в глаза своей смерти, Дигальт до конца осознал, что боги – вот уж весельчаки! – вознесли его на давно желаемую вершину, чтобы показать, как долго и больно с нее падать.
– Чего мы ждем-то? – обратился к нему Аэрн.
– Я думаю, – ответил ему Дигальт и сплюнул, – не мешай. – Но мысли шли все не те, которым следовало приходить в такие минуты.
Аэрн, хотя и был саараром, но служил в пехоте. Причиной такого унижения были не его несносный нрав – хотя он был именно таким, и не его огрехи в службе – их, как раз, и не было, – причина мыканья Аэрна в среде пехоты была банальна и проста: он был настолько огромен, что мог соперничать в росте с брездами, а потому ни одна лошадь просто не могла долго его носить.
Подобная прихоть богов сделала любого другого олюдя или реотва счастливцем, но только не саарара. Быть всадником, считалось у них, – быть мужчиной. Ноги считались женской частью тела, а потому чем неразвитее они были, тем лучше. Многие саарары с завистью смотрели на оридонцев и их короткие ножки. Оридонцами восхищались. Им поклонялись.
У Аэрна был дурной характер, но главное, что нравилось в нем Дигальту – саарар-гигант не врал (не умел, даже когда и
