Кроме последней. Вот она закрыта, и сквозь замочную скважину проникает дрожащий желтоватый свет.
«Что-то мне это совсем не нравится», – думает Шара.
И снова Сигруд останавливается.
– Опять этот звук. Это… смех, – наконец говорит он.
– Смех?!
– Да. Детский. Очень тихий.
– Где смеются?
Он указывает на закрытую дверь.
– А больше ничего не слышно?
Он молча качает головой.
– Ну хорошо, – вздыхает Шара. – Идем, что уж…
Как она и ожидала, все комнаты, через которые они идут к закрытой двери, пусты. Они подходят ближе, и она тоже слышит – смех. Тихий, мягкий, словно бы за закрытой дверью весело играет ребенок.
– Запах интересный, – замечает Сигруд. – Пахнет солью и пылью.
– Что ж тут интересного?
– Интересно, что там этой соли и пыли несметное количество.
И он снова указывает на дверь. Потом опускается на корточки и заглядывает в замочную скважину. Свет оттуда заливает ярким пятнышком его прищуренный глаз, веко дрожит, когда Сигруд силится разглядеть то, что их ждет за дверью.
– Что-нибудь видишь?
– Вижу… круг, на полу. Из белого порошка. Много свечей. Очень много. И одежду.
– Одежду?
– Кучу одежды на полу. – Потом он добавляет: – Женской одежды.
Шара легонько похлопывает его по плечу – отойди, мол, и занимает место у замочной скважины. Ее чуть не сносит потоком света, льющегося оттуда: вдоль стен запертой комнаты выстроились канделябры, и в каждом горит по пять, десять, двадцать свечей. Комната так и полыхает огнем, даже щеку через скважину обжигает. Потом глаза привыкают, и она видит на полу широкий круг, насыпанный чем-то белым. Соль это? Или пыль? А с краю глаз различает кучу одежды – она высится с другой стороны белого круга.
Сердце ее сжимается: в куче лежит и темно-синяя ткань. Из такой было платье госпожи Торской, когда они виделись в последний раз.
А потом в поле зрения появляется что-то еще… что-то прозрачное и белое, оно невесомо плывет в воздухе – что это? Край длинного белого платья? Шара вздрагивает от неожиданности, но глаз от скважины не отводит. А потом она видит над белой тканью темноволосую макушку – черные локоны блестят в свете свечей. А потом белое существо убегает.
– Там кто-то есть, – тихо говорит она Сигруду.
И снова – детский смех. Но что-то там не так…
– Ребенок, – говорит она. – А может…
– Отойди, – командует Сигруд.
– Но… я не уверена…
– Отойди.
Шара отходит. Он проверяет ручку двери – не заперто. Сигруд пригибается, держа наготове кинжал, и осторожно открывает дверь.
И тут же смех сменяют вопли боли. Шара не может заглянуть внутрь – слишком далеко стоит, а вот Сигруд может, и он явно не видит никакой угрозы – он бросает на нее обеспокоенный, смущенный взгляд и быстро входит.
– Подожди! – кричит Шара. – Стой!
И влетает в комнату.
Все происходит так быстро, что Шара едва успевает оглядеться. Сначала ее слепит жаркий свет канделябров, они тут так часто понаставлены – попробуй между ними проберись; вот широкий круг из белых кристаллов, похоже, это все-таки соль, а в центре круга сидит девочка лет четырех, в широком блестящем белом платье, с вьющимися темными волосами и ярко-красными губками. Она сидит в соляном круге и потирает коленку… впрочем, это Шара думает, что она потирает коленку, потому что ни коленки, ни тела девочки не видно под белым платьем – только головка торчит. Даже рук не видно – только белая ткань шевелится…
– Больно! – выкрикивает девочка. – Очень больно!
В ноздри бьет запах пыли. Он забивается в нос, в горло, липнет к гортани.
Сигруд делает нерешительный шаг вперед.
– Может… ей помочь? – спрашивает он.
