Девочка не поднимает глаз: она сидит, скорчившись, абсолютно неподвижно. Как неживая.
– Как же тебе удалось выжить? – хмурится Шара. – Я-то думала, вы все умерли во время Большой Чистки.
Локоны колышутся, головка девочки склоняется набок.
– Ты –
Девочка выпрямляет спину, но движения ее пугающе неестественны, как у марионетки. С лица сошла гримаска боли, теперь оно пустое и безжизненное. Как у куклы.
Под платьем что-то шебуршится. Девочка словно бы проваливается в складки ткани. Над ней взлетает клуб пыли.
Ткань завивается складками вокруг того, что медленно поднимается на ноги.
Шара смотрит на
Тварь чем-то напоминает человека: у нее есть туловище, ноги и руки. Но все какое-то отвратительно вытянутое, рыхлое, не тело, а сплошные суставы – под гладкой кожей выпирают и двигаются, бугрятся, ходят туда-сюда твердые костные округлости. Тело обмотано белой тканью, посеревшей от пыли, а ступни – то ли человечьи, то ли гусиные: крупные, сращенные, перепончатые, с тремя толстыми большими пальцами, и на каждом – крохотный ноготок правильной формы. Но самое мерзкое – это голова: с затылка – обычный череп лысеющего человека, с венчиком длинных седых путаных волос, а вместо лица, вместо челюсти – что-то длинное и несуразное вроде широкого длинного плоского клюва. Опять на гуся смахивает, только без глаз… Но клюв этот – он не из твердого кератина, как у нормальных гусей и уток, а из той суставчатой человечьей плоти, словно бы у человека срослись пальцы рук, а он их свел, и теперь они торчат веером у запястий.
Мховост обиженно щелкает клювом на Шару – раздается влажное шлепанье: фапфапфапфап… Где-то в голове эхом отдается детский смех, плач, крик. Чудище разевает клюв, и Шара видит: там нет ни зубов, ни пищевода – только все та же костистая, волосатая плоть.
Ее опять тошнит, она жалостно блюет на пол, причем успевает отвернуться – нельзя, чтобы вырвало на соль на полу, никак нельзя…
Сигруд молча таращится на мерзостную тварь, а та выгуливается перед ним, как задиристый петух, подначивая всем своим видом: ну давай, давай, убей меня!
– Мне его, – медленно выговаривает гигант, – прибить?
– Нет, – выдыхает Шара между спазмами. Из нее изливается новый фонтан рвоты.
Мховост опять щелкает клювом – и снова где-то на задворках разума хохочут призрачные дети. А ведь он смеется надо мной…
– Не наступай на соль! Разрушишь круг – умрем оба!
– А девочка?
– Ее тут никогда не было… Это чудесное существо, хотя чудо это темное…
Шара сплевывает желчью.
– Ты ведь убил Ирину Торскую, правда? – спрашивает Шара. – Они ее привели сюда, и она зашла в круг.
– А он может… – Сигруд красноречиво крутит в руке кинжал, – …прекратить вот так вот шлепать, а?
– Он хочет, чтобы ты зашел в круг. Чтобы ты подошел, и тогда он проглотит тебя. Целиком.
Сигруд одаривает ее весьма скептическим взглядом.
– Это существо из кожи и костей, – поясняет Шара. – Но это не его кожа и кости. Увы, но где-то внутри находятся и смертные останки Ирины Торской, которые чудище приспособило для своих надобностей.
Экий шутник. Впрочем, чему тут удивляться, известно ведь, чье это создание…
– Так как же ты выжил? – спрашивает Шара. – Разве ты не должен был умереть вслед за Жуговым?
Тварь замирает. Безглазая морда поворачивается в сторону Шары. А потом тварь начинает ходить туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, словно пытаясь вырваться из соляного круга.
– Что это он делает? – спрашивает Сигруд.
– Он безумен, – говорит Шара. – Жугов пребывал в мрачном расположении духа, когда сотворил этих существ… Это человек-на-шарнирах, голос под скатертью. Они существовали затем, чтобы насмехаться над людьми, подхлестывать и раздражать их. Их нужно просить показать ступни – тогда они принимают истинный облик, ибо только ступни скрыть не могут. Но все равно… я не понимаю, почему оно еще живо… Жугов – он мертв? – спрашивает она чудище.
– Как ты здесь оказался?
Снова пожимает плечами.
– Я знала, что они способны протянуть какое-то время… – говорит Шара, – но не думала, что божественные существа способны прожить так долго, после того как Божества погибли…