– Я не знаю, – сохраняя невозмутимый вид, дала она такой же простой ответ. – А почему ты ищешь его у меня?
– В другом бы месте поискал, кабы знал где! – с мрачноватой прямотой отозвался Бранемер. – Но если кто и знает, то разве что ты. Или братец твой.
– Я не видела твоего сына уже… – Лютава помедлила, припоминая. – Года три. Или четыре. Раньше он приходил ко мне весной и осенью вместе со своей стаей, и в последний раз сказал, что пойдет… Он собирался к вятичам. Они часто туда ходят. Но больше он не приходил ни ко мне, ни к Люту.
– Так что же вы молчали, волки косматые! – Бранемер в негодовании хлопнул себя по коленям. – Может, его в живых уж нет!
– Он жив, – даже с некоторым удивлением ответила Лютава. – Если он не приходит, значит, не хочет, а кто же ему прикажет?
– Откуда знаешь, что он жив? – с недоверием буркнул князь, у которого на самом деле отлегло от сердца.
– Смотри! – Лютава указала куда-то вверх и в сторону. – Подойди сюда.
Сидевший на лавке под оконцем Бранемер поднялся и подошел к красному углу, где стояли на полочке темные чуры с едва обозначенными лицами. Но Лютава показывала не туда, а на матицу. В толстой потолочной балке торчал довольно глубоко воткнутый нож с простой рукоятью оленьего рога. Нож Бранемер сразу узнал, и защемило сердце. Этот клинок он сам выковал в тот далекий день, когда родился его единственный сын Огнесвет. Сперва нож лежал в люльке, оберегая младенца; когда пришло время, Бранемер обучал отрока владеть им. В последний раз князь видел его на поясе у сына. Странно и обидно было обнаружить его в избе чужой опасной женщины, которая говорила о единственном наследнике Бранемера чуть ли не с равнодушием и ничуть не волновалась о его судьбе.
– П… почему он здесь, у тебя?
– Твой сын отдал его мне еще семь лет назад, когда пришел сюда впервые. Ты же просил нас присматривать за ним, вот мы и присматриваем. Если бы он попал в настоящую беду, нож бы заржавел. Если бы погиб, из щели под ножом потекла бы кровь. Пока ничего такого нет, а значит, если твой сын не дает о себе знать, он… делает это по собственной воле. – Лютава понимала, что эти слова причинят боль отцу, и постаралась их смягчить.
– Но как он может… он же знает… знает, как мало времени осталось! – уже не скрывая волнения, заговорил Бранемер. – Эта зима, да вторая, а там и все! Если до следующего Медвежьего дня он домой не воротится и жену не возьмет, пропадет совсем, навек зверем лесным останется!
– Это ты думаешь, что времени мало. А для парня молодого год с четвертью – это Ящерова бездна времени! – Лютава снисходительно улыбнулась. – Не помнишь, как сам был молодым? Да и долго ли жену найти? Мало ли на свете девок? Этого добра ни сеять, ни жать не приходится.
– Да кого он в лесу найдет! – Бранемер горестно махнул рукой. – Шишигу какую! Девку найти невелик труд, да разве такому, как он, любая в жены сгодится? Мы ведь с тобой сговорились! Где невеста его, что ты мне обещала?
– Да вот! – Лютава невозмутимо показала туда же.
Бранемер снова поднял глаза и увидел, что неподалеку от ножа, на ладонь повыше, воткнуто обычное веретено, обвитое серой шерстяной нитью.
– Вот и она, невеста ваша. Рядышком с ним сидит уже восемь лет. Как объявится сынок твой, так и за невестой поедем.
– Да как же он объявится? – Бранемер терял терпение.
– Как срок придет.
– Да срок уже выходит!
– Успокойся, княже! – с увещеванием, словно ребенку, сказала Лютава и положила ладонь ему на грудь. – За год с четвертью за Греческое море можно съездить и назад воротиться.
И Бранемер умолк, забыв, из-за чего волновался. Лютава никогда не была красавицей, и никогда он не был в нее влюблен, даже тогда, когда намеревался взять в жены. Но близость этой женщины завораживала его и подчиняла. Если бы, скажем, оба они овдовели, теперь он ни за что не согласился бы на ней жениться, опасаясь целиком подпасть под ее волю. Лютава не пыталась внушать страх, но Бранемер с огромным трудом боролся с ощущением, что она все знает гораздо лучше него и самое для него подходящее – просто покориться и делать, как она скажет. Для князя это никуда не годится! И пусть даже она умна и худого не посоветует – он предпочитал думать своей головой и не приехал бы к ней сюда, если бы не боязнь навек лишиться единственного сына.
– Это ты виновата! – глядя ей в глаза и с трудом выдерживая ее сочувствующий, почти ласковый взгляд, пробормотал он. – Из-за тебя он стал таким…
– Я тебе только волю богов передала, – без обиды, мягко ответила Лютава. – И тебя их советы принимать никто не неволил.
Бранемер молчал: она сказала правду. Но вот уже восемь лет напряженно раздумывая обо всем произошедшем, он не мог отделаться от впечатления, будто Лютава, причастная к появлению его сына на свет, влила в жилы младенца кровь оборотней, хотя не состояла с юным Огнесветом Бранемеровичем даже в отдаленном родстве.
Это она двадцать лет назад излечила Бранемера от бесплодия, отвалила в Нави белый камень, под которым таилась его сила, запертая мачехой. В ту зиму, когда юная Лютава жила в Ладином подземелье, княгиня Миловзора забеременела и в положенный срок благополучно родила мальчика. Однако мальчик оказался оборотнем – с тринадцатилетнего возраста он каждое зимнее полнолуние превращался в медведя. Хорошо еще, что об этом никто почти не знал, поскольку все зимние месяцы княжич проводил в лесу с ватагой. Но с этих же пор он сделался угрюмым, необщительным и упрямым, тем самым невольно выдавая себя. Узнав, что произвел на свет оборотня, Бранемер кинулся за советом к Лютаве. Она не удивилась и сказала, что едва ли могло быть иначе: уж слишком сильно Навь замешана в рождении Огнесвета. И что если княжич не женится в ближайшие семь лет, то обернется медведем уже навсегда.
А княжич Огнесвет с каждым годом все более неохотно возвращался на лето домой, да и то предпочитал ходить в походы, так что родители видели его все меньше и меньше. И в последний раз это случилось два года назад. Вот уже два лета Огнесвет вообще не показывался в родительском доме. Какая уж тут женитьба! Опасный срок близился, и дешнянский князь весь извелся. Если его сын не вернется вовремя, чтобы посылать за невестой, женой его станет медведица мохнатая, а не русоволосая дочь
