Несмотря на мрачные прогнозы Эдит, вскоре мы покинули город. Газоны и дома за окнами сменились густым подлеском и сплошной стеной деревьев.
– Поверни направо, на Сто десятое шоссе, – распорядилась она, и я молча подчинился.
– А теперь вперед, пока не кончится асфальт.
По голосу я понял, что она улыбается, но, опасаясь не вписаться в поворот и подтвердить ее правоту, не решился отвести взгляд от дороги и проверить свою догадку.
– А что там, где кончается асфальт? – полюбопытствовал я.
– Тропа.
– Мы пойдем пешком?
– А что? Проблемы?
– Нет. – Я попытался соврать как можно правдоподобнее. Но если даже мой пикап кажется ей чересчур медлительным…
– Не волнуйся, идти всего-то километров восемь, а спешить нам некуда.
Восемь километров. Я не ответил, чтобы она не услышала панику в моем голосе. Сколько я прошел пешком в прошлую субботу – километр? И сколько раз споткнулся на этой дистанции? Значит, наверняка опозорюсь.
Некоторое время мы ехали молча, я представлял себе, каким будет лицо Эдит, когда я в двадцатый раз споткнусь на ровном месте.
– О чем задумался? – вскоре не выдержала Эдит.
Пришлось соврать.
– О том, куда мы едем.
– Мы едем туда, где я люблю бывать в хорошую погоду. – Мы одновременно посмотрели в окно на редеющие облака.
– Чарли сказал, что сегодня будет тепло.
– А ты сказал Чарли, куда едешь? – спросила она.
– Нет.
– Но ты, наверное, говорил Джереми, что я обещала свозить тебя в Сиэтл, – задумчиво предположила она.
– Нет, не говорил.
– Значит, никто не знает, что ты со мной?
Теперь она злилась.
– Это как посмотреть… ты ведь, наверное, рассказала Арчи?
– Спасибо за подсказку, Бо, – отрезала она.
Я сделал вид, что не расслышал.
– Это из-за погоды? У тебя сезонная депрессия? Форкс нагнал на тебя такую тоску, что ты задумал самоубийство?
– Ты же говорила, что у тебя будут неприятности… если мы станем афишировать наши отношения, – объяснил я.
– Ты хочешь сказать, что тебя волнует не то, что ты сам можешь не вернуться домой, а то, что это может навлечь неприятности
Я кивнул, не сводя глаз с дороги.
Эдит что-то пробормотала себе под нос так быстро, что я не разобрал ни слова.
Дальше мы ехали молча. Я ощущал исходящие от нее волны яростного осуждения, но не знал, как извиниться, тем более что я ни о чем не жалел.
Шоссе закончилось маленьким деревянным указателем. Я увидел узкую пешеходную тропу, уводящую в лес, остановился на обочине и вышел из пикапа. Что делать, я не знал, потому что Эдит все еще злилась, а я уже не вел машину и не мог оправдываться тем, что слежу за дорогой.
Было тепло, намного теплее, чем когда-либо с тех пор, как я приехал в Форкс, и почти душно под облачным покровом. Я стащил свитер и бросил его в кабину, радуясь, что надел под него светлую тенниску, тем более что мне предстояло пройти пешком восемь километров.
Услышав, как хлопнула дверца со стороны Эдит, я обернулся и увидел, что она тоже снимает свитер и опять закалывает волосы на затылке. Она осталась в одной тонкой майке. Стоя ко мне спиной, она смотрела в сторону леса, а я разглядывал изящные очертания ее лопаток, напоминающих сложенные крылья под бледной кожей. Ее руки казались тонкими, как прутики; с трудом верилось, что в них таится огромная сила.
– Сюда, – она бросила на меня по-прежнему раздраженный взгляд. И направилась прямо в чащу леса точно на восток от пикапа.
– А как же тропа? – спросил я, с трудом сдерживая панику и рысью обегая пикап, чтобы угнаться за ней.
– Я сказала, что в конце дороги будет тропа, но не говорила, что мы пойдем по ней.
– Как же без тропы?
– Я не дам тебе заблудиться.
Она обернулась с насмешливой полуулыбкой, и я затаил дыхание.
Я еще никогда не видел ее кожу настолько открытой: бледные руки, тонкие плечи, хрупкие, как веточки, ключицы, трогательные впадины над ними, лебединая шея, нежная округлость груди – не глазеть, не глазеть! – и ребра, которые можно было сосчитать даже сквозь тонкий хлопок. Она – совершенство, понял я, и волна отчаяния накрыла меня с
