– …потому что нам, строго говоря, не обязательно дышать.
– Тебе…
– Нет-нет, ты же обещал, – она рассмеялась и легко приложила холодный палец к моим губам. – Так ты будешь слушать или нет?
– Сначала ошарашила меня, а теперь ждешь, что я буду молчать? – невнятно пробормотал я, задевая губами ее палец.
Она подняла руку и приложила ее к моей груди. Сердце с готовностью отреагировало на это прикосновение, но я не подавал виду.
– Так тебе не надо дышать? – решительно спросил я.
– Да, совсем не обязательно. Это лишь привычка, – она пожала плечами.
– И долго ты можешь обходиться… без дыхания?
– Думаю, до бесконечности, но точно не знаю. Со временем становится немного неуютно, если не чувствуешь запахов.
– Немного неуютно, значит, – эхом повторил я.
Я не следил за выражением собственного лица, но что-то на нем заставило Эдит помрачнеть. Ее рука безвольно повисла вдоль тела, она застыла, вглядываясь в мое лицо. Пауза затягивалась. Лицо Эдит приобрело каменную неподвижность.
– Ты что? – шепнул я, касаясь этого застывшего лица.
Под моей рукой оно снова ожило, Эдит слабо улыбнулась.
– Я же знаю: в какой-то момент то, что я рассказываю тебе, или то, что ты видишь, станет для тебя последней каплей. И тогда ты с криком бросишься прочь. – Ее улыбка померкла. – Останавливать тебя я не стану. Я жду этого, потому что боюсь за тебя. И вместе с тем я хочу быть с тобой. Совместить эти два желания невозможно… – она умолкла, изучая мое лицо.
– Никуда я не убегу, – заверил я.
– Поживем – увидим, – она снова улыбалась.
Я нахмурился.
– Ну, продолжай: Карин приплыла во Францию…
Она помолчала, потом безотчетно перевела взгляд на еще одну картину около двери: самую красочную из всех, самую большую, в самой богатой раме; картина была вдвое шире дверного проема. Холст изображал множество пестрых фигурок в ниспадающих складками одеждах: эти фигурки вились вокруг высоких колонн, выглядывали с мраморных балконов. Возможно, это был какой-то библейский сюжет или сцена из греческой мифологии.
– Карин приплыла во Францию и продолжала путешествовать по всей Европе, точнее, по европейским университетам. По ночам она изучала музыку, естественные науки, медицину и наконец нашла свое искупление и призвание в том, чтобы спасать людям жизнь, – выражение лица Эдит стало восторженным, почти благоговейным. – Мне не хватит слов, чтобы описать ее борьбу: Карин понадобилось два столетия изнурительных усилий, чтобы научиться владеть собой. Теперь запах человеческой крови на нее практически не действует, поэтому она может заниматься любимым делом, не испытывая мучений. Там, в больнице, на нее нисходят покой и умиротворение… – долгое время Эдит смотрела в пустоту, потом постучала пальцем по картине, перед которой мы стояли. – Она училась в Италии, когда узнала, что и там есть подобные ей. Они оказались гораздо более цивилизованными и образованными, чем призраки из лондонской клоаки.
Эдит указала на сравнительно благопристойную группу, невозмутимо взирающую с самого верхнего балкона на хаос, творившийся внизу. Я присмотрелся к этой группе и вдруг удивленно рассмеялся, узнав женщину с золотистыми волосами, в белом одеянии, чуть поодаль от остальных.
– Для Солимены[4] неиссякающим источником вдохновения служили друзья Карин. Он часто писал с них богов, – усмехнулась Эдит. – Сульпиция, Марк, Атенодора… – перечислила она, указывая на троих из них. – Ночные покровители искусств.
На переднем плане были изображены темноволосые мужчина и женщина в яркой одежде.
– А вот эта? – спросил я, указывая на неприметную девчушку со светло-русыми волосами, в блеклой одежде. Она стояла на коленях и льнула к юбкам женщины с роскошными черными локонами.
– Меле, – ответила Эдит. – Она… пожалуй, ее можно назвать служанкой. Маленькая воровка на службе у Сульпиции.
– Что с ними стало? – задумался я вслух. Мой палец завис в сантиметре от фигур на холсте.
– Живут все там же, – она пожала плечами, – как жили до этого неизвестно сколько тысячелетий. Карин пробыла с ними совсем недолго, несколько десятков лет. Она восхищалась их культурой и утонченностью, но они упорствовали в своих попытках исцелить ее от отвращения к «естественному источнику пищи», как они это называли. Они пытались переубедить друг друга, но безуспешно, и в конце концов Карин решила отделиться и попытать удачи в Новом Свете. Она мечтала найти вампиров, которые так же, как она, отказались от человеческой крови. Понимаешь, ей было страшно одиноко.
Долгое время поиски были напрасными. Но когда люди перестали верить в существование вампиров, Карин обнаружила, что может общаться с ничего не подозревающими людьми, выдавая себя за обычную женщину. Она начала работать сестрой милосердия, хотя знаниями и навыками превосходила хирургов того времени. Но как женщине, в те времена ей приходилось довольствоваться второстепенной ролью. Она делала, что могла, спасая пациентов втайне от менее знающих и способных врачей – конечно, когда этого никто не видел. Но несмотря на работу бок о бок с людьми, дружеских отношений, о которых она так мечтала, ей по-прежнему недоставало; сближаться с людьми она все-таки не решалась.
Когда вспыхнула эпидемия гриппа, она дежурила по ночам в чикагской больнице. К тому времени она уже несколько лет обдумывала одну идею и даже разработала план: раз
