Злость перекосила некогда холёное лицо, но боль тут же раскалёнными иглами вонзилась в щёки и скулы. Заставила выругаться и застонать. Чтобы заглушить её, рыцарь вновь припал к вину.
– Вы бы не налегали на выпивку, сэр Алеющий Благоверный, – прошелестел тихий, размеренный голос, серый, правильный и неприметный. – Или, быть может, мне называть вас Овидус Паулус? Как одного нашего знакомого кадета, исключённого из Военной академии за воровство?
Выскользнувший из вмиг ослабевших пальцев кубок застучал по столешнице, выплеснув на тёмные грубые доски остатки рубиновой жидкости, и покатился к краю, оставляя за собой влажную дорожку. Чьи-то ловкие пальцы подхватили его за толстую ножку и аккуратно поставили перед Кравчиком.
Вцепившись одной рукой в шейный платок, словно бы тот его душил, а другой в край стола, рыцарь, словно затравленный зверь, смотрел на человека, произнёсшего эти страшные слова. С виду он напоминал респектабельного горожанина или богатого торговца, но лишь до тех пор, пока мужчина не увидел его глаза.
Холодные, чёрные, немигающие, они были словно два провала в бездну. А где-то там, внутри лысого, обтянутого словно бы пергаментной кожей черепа сидел мерзкий паук, и именно в его немигающие бусинки смотрел сейчас Кравчик. Сходство усиливали пальцы нежданного собеседника. Длинные, костистые, даже на вид холодные и скользкие, на которые так и просились когти вместо ногтей – они показались Амадеушу лапками притаившегося монстра.
Но даже не это привело рыцаря в настоящий ужас. Взгляд его оказался прикован к небольшому перстню на руке, которую тот так и не убрал от кубка, по чаше которого теперь змеилась неровная трещина. Простой, возможно, даже из обычного, неочищенного железа, он выделялся лишь забавной картинкой в виде шагающей на четырёх звериных лапах розово-фиолетовой рыбы.
Ни у кого из знающих, что означает этот символ, не возникла бы даже тень улыбки при взгляде на него. Вот и Кравчик застыл, не в силах заставить себя не то чтобы ответить – даже вздохнуть. А человек-паук, в худшем понимании этого слова, продолжал:
– А меня, кстати, всегда интересовало, что думают такие, как он, люди, когда крадут у своих товарищей? Что толкает их на это? Не знаете, сэр Благоверный?
– Я… – выдавил из себя Кравчик, стремительно бледнея и покрываясь холодным, липким потом.
– Нет, что вы? Как можно… – без тени издёвки в голосе ответил Паук. – Мы же говорим про нашего общего друга, обычного городского мальчишку Овидуса. Знаете, в академии он подавал большие надежды… Его ставили в пример детям баронов, графов и даже кое-кому из герцогских семей, и вот внезапно оказалось, что он обносит своих друзей. Практически братьев, с которыми уже почти десять лет спал, укрываясь одним плащом, и ел из одной миски. А ведь всё это время они делились с ним всем, что имели, и никто никогда не упоминал о его низком происхождении… Воинское братство! Ах, как бы поэтично это ни звучало, но ведь так всё и было.
Рыцарь с трудом сглотнул, продавливая сквозь резко пересохшее горло колючую слюну и завороженно следя за игрой пальцев незнакомца, вальяжно расположившегося напротив. Они то сплетались между собой, то расходились в стороны подобно крыльям бабочки и словно бы рассказывали о печальной жизни селунского мальчика, баловня судьбы, которому однажды показалось, что она к нему не так уж и благосклонна.
Смотреть в глаза он не мог, от одной мысли об этом спина покрывалась холодным, липким потом, но и отвести взгляд от незнакомца – не смел. А тем временем сухой голос, похожий на звук трущихся друг о друга чешуек хитинового панциря, продолжал:
– Или вот ещё вопрос. Что заставляет юношу Овидуса пойти на убийство своего лучшего друга, единственного человека, который так и не поверил в его вину. Знаете, сэр Благоверный, они встретились через три года после того, как за Паулусом закрылись двери Академии. Парень был очень рад, что его закадычный приятель жив и здоров. Звал к себе в гости, предлагал, как и в старые времена – всё, что имел. Рассказал о своей семье, родном баронстве, соседях. И поплатился за это на глухой лесной дороге, когда брат по оружию, которого он по старой традиции вёз на своём коне за спиной, перерезал ему горло. Словно барану. Да ещё проследил, чтобы кровь стекла аккуратно, дабы не замарать одежды.
Кравчика уже трясло, и ответить он ничего не мог, поскольку, несмотря на больные зубы, крепко сжал стучащие друг о друга челюсти, до крови прикусив губу и не замечая этого. Только эмиссары «Торгового дома Зотикуса», в народе прозванного просто «Фиолетовой Гильдией» или «Гильдией Шутов», могли носить подобные перстни, не опасаясь лишиться жизни, и только они знали эту историю.
Официально деятельность данной организации и заключалась в торговле алкоголем и устройстве различных ярмарок, а также народных гуляний по всей Серентии, а неофициальная была прочно связана с теневой жизнью общества во всех её проявлениях. И ещё… Её эмиссары обладали почти безграничной властью, почти наравне со слугами короля, правили теневой стороной страны при помощи кастета, гарроты, яда и запретной магии. А, пожалуй, самый известный и безжалостный из них носил прозвище Арахнид…
– Предательство… Раз за разом. Те, кто был вокруг Овидуса и верили ему… Вначале товарищи. Затем друг. Потом барон де’Жеро, принявший Паулуса за некого юного рыцаря, спешащего домой после долгих лет учёбы и жизни в Селуне через столицу Оранжевого Герцогства… Вот почему я и хочу, чтобы вы, сэр Благоверный, помогли мне ответить на вопрос: «Что творится в голове Овидуса?» Понять, что там не так? Что сломалось? Как вы думаете? Быть может, мне просто стоит вскрыть её и посмотреть…
– Не надо! – слова как будто выпали изо рта Амадеуша, хотя на самом деле это был клык, который тут же оказался в пальцах-лапках «паука» и запорхал-затрепетал в них, будто большая белая муха с острым красноватым брюшком.
– Думаете, не стоит? – задумчиво произнёс собеседник, с лёгким интересом на лице рассматривая свою добычу. – Понимаете ли, сэр Алеющий Благоверный. Контакты, подобные ему, не надёжны и не оправдывают доверия. Всегда готовы ударить в спину, даже человеку, который в этот момент держит их над пропастью… не люблю с такими работать. Другое дело благородные дураки, они всё сделают сами, стоит лишь подобрать верные слова.
Арахнид хмыкнул и щелчком отправил зуб в чашу стоящего перед Амадеушем кубка, поводил пальцами над блюдом с виноградом, выбирая самую аппетитную ягоду, сорвал её, но есть не стал, а уронил на стол и вновь сцепил пальцы.
