–
– Кого это – всяких?
Она глядит на меня грустно так и шепчет:
– А ты их не видишь.
– Не Белянчика ли боишься?
– Нет, – говорит, – Белянчик добрый, а есть дурные.
Вот потому и бывали мы с ней повсюду только вместе. Выйдем на опушку, я в траву упаду да валяюсь, подремываю, а она играет тут же, подле меня. Разговариваем. Все вопросы задает: почему травка разная бывает? Почему божья коровка с белыми пятнышками, а солдатики – с черными? Почему в одном ручье вода чистая, а в другом мутная? Я ей отвечаю, как могу.
Но порою посматривала она куда-то мимо меня и улыбалась этой своей кошачьей улыбкой.
– Белянчик там?
– Да, Франц.
Я головой изо всех сил верчу, но не вижу никого.
– Скажи хоть, каков он из себя? Что-то не могу я его приметить.
– Он весь белый-белый, как сахар, и лицо у него пустое.
– Как это – пустое?
– Да нет на нем ничего.
– Не может быть такого!
– Нет, может!
– А ты с ним разговариваешь?
Смеется.
– Глупенький, да как же я с ним разговаривать буду, если у него рта нету? Он мне ручкой машет.
Тогда я тоже смеяться начинаю, и даже немножко завидно мне делается… Я ведь в детстве жил у моря, и отец мой был рыбак. Мать четверых погодков нарожала да умерла – а мне в ту пору уже десять стукнуло. Отец-то в море все время, вот и приходилось мне одному маленьких пестовать. Другие ребятишки бегают, играют, а я даже в школу не ходил – нянчился с утра до вечера. Так и грамоте не выучился, читать по сей день не умею…
Ежели и случалось иной раз освободиться, то меня, олуха, никто знать не желал. Затеют, допустим, какую-нибудь игру – в разбойники или в рыцари. Меня зовут, а я в ответ:
– А как же мы рыцарями будем, коли лошадок у нас нет?
– Дурачина, да не нужны нам настоящие лошадки! Вот возьми палочку да представь, что это лошадка!
– Как же я представлю, если это просто палочка?
Тут на меня махали рукой, и оставался я ни с чем. Шел тогда на берег, на закат смотрел – уж он-то надо мной никогда не потешался.
А у Лорхен фантазия была такая, что она любому сочинителю нос утерла бы! Позже доводилось мне слышать Бог знает какие сказки – так те мне скучными показались. У девчурки моей ведь не один Белянчик был… Ее, видно, одну воспитывали, вот и выдумывала разную невидаль. Я и не возражал. Нравится глупышке – пусть себе рассказывает. И ей веселей, и мне.
Иногда, правда, она через край хватала.
Идем мы как-то домой через лес – тропинка тенистая, прохладная. Деревья ну точно как колонны. Лорхен что-то пищит, вокруг меня вьется. И вдруг – метнулась мне за спину.
– Ты что, Лорхен?
– Ой, спаси меня, родимый!
– Да что там?
Огляделся. Птички порхают, да мышки в траве шуршат. Я, признаться, осерчал:
– Что ты с толку меня сбиваешь? Все, не видать тебе печенья за ужином.
Она разревелась, но вцепилась еще крепче. Кое-как отлепил, взял в охапку да понес. Утешаю, как могу.
Дома я смягчился, печеньем ее накормил, но велел глупостями больше себя и меня не мучить. На коленях у меня сидя, успокоилась, но все равно твердит:
– Франц, там
И глядит на меня серьезно, не по-детски. Я уж и поверить готов, но себя пересиливаю. Беру яблоко и говорю:
– Вот смотри. Яблоко – оно желтое и круглое. На солнышко похоже. Я возьму и скажу: «Это – солнышко». Ну и что же, тогда оно обжигать станет? Тем выдумки и хороши, что от них вреда никакого. И проку тоже, потому что выдуманное яблоко не скушаешь! Чего же ты в лесу перепугалась?
–
