Зажмурилась так резко, что я вздрогнул.
– Что с тобой, солнышко мое? – Молчит, но глаз не открывает. – Чего испугалась?
Тихо-тихо шепчет:
– Франц, ты велел мне глупостями не заниматься, вот и не буду я тебе ничего говорить. Привиделось просто.
– Ох, беда мне с тобой! Пошли-ка отсюда.
Посадил ее себе на спину, и двинулись мы обратно. Пока на первый этаж не спустились, Лорхен ни в какую не желала слезать. Там сама пошла – да ходко как, я едва за ней поспевал.
Как до крыльца добрались, я и сам обрадовался. Все-таки в доме воздух суховатый, неживой. А там, под деревьями, как вдохнешь – будто чего сладкого глотнул… И темень стояла уютная, мягкая.
Дома очаг разжег – просто так, Лорхен на радость, – и убаюкал ее.
После мы в дом ходили, но редко, и на второй этаж не подымались.
Долгие были дни, и жилось нам беззаботно. Никто нам не мешал. Бродили где хотели. Лорхен стала спокойнее, не пугалась больше по пустякам. Даже Белянчик к ней не приходил – так говорила.
Как-то раз, в один особенно хороший денек, набрали мы всяческой провизии и отправились на далекий луг, где Лорхен еще не бывала. Диковинные там росли цветы. Такие красивые, пожалуй, не во всяком городском саду сыщешь – и фиолетовые, и красные, и желтые, и каких только нет! Благоухание такое, что голова кругом идет!.. А если не полениться, то можно к реке сойти. Вода в ней холодная и вкусная… Райский, словом, уголок! Как поели, меня сморило.
– Лорхен, собери-ка цветов да сплети веночки себе и мне. Но далеко не отходи. А я подремлю чуток, – сказал и тут же уснул. И приснился мне странный сон…
Грезилось мне, будто вот так же я лежу в траве и сплю, а Лорхен отошла в сторонку, к деревьям. Знаете же, как во сне бывает: можно зараз дюжину вещей наблюдать. Вот и тогда, хоть и валялся я пузом кверху, а Лорхен видел так, как если бы за спиной у ней стоял.
Она нагибается, цветы рвет. Внезапно застыла.
– Кто здесь? – говорит.
Тишина. Потом немного поодаль в лесу зашуршало что-то. И вижу: тут и там появляются чуть повыше корней волосатые ладошки. Маленькие, как у обезьянок, только пальчики длиннее. Шлеп, шлеп – бьют по стволам. За каждым деревом, видно, кто-то прячется, а показаться не желает. Мне смешно стало. Что за проказники такие?
– Мы, Лорхен, – слышу тоненький голосок, – мы. Поможешь нам? Пойдешь к зеркалу?
– Нет, не пойду! – дрожит вся, а с места не двигается.
– Не пойдешь? Тогда мы Франца твоего убьем.
– Нет, он сильный!
Голосок знай себе лопочет:
– Сильный он, да дурак. А нас много. Мы его утащим к себе. Сперва глаза выедим, потом за уши примемся!
Я уж злиться начал. Хочу встать, а не могу. Что поделаешь – сновидение.
– А Белянчик твой знаешь где? Съели мы его!
Лорхен расплакалась:
– Нет, не верю! Не добраться вам ни до Франца, ни до Белянчика!
Тут ей в ноги что-то шлепнулось. Взвизгнула.
– Вот он, твой Белянчик. Пеняй на себя… – сказал голосок и утих.
Лорхен все так же стоит, а ладошки исчезают. Вот уж и нет за стволами никого… Ну, думаю, теперь можно и как следует поспать! И вот ведь диво,
Продрых я несколько часов. Спал бы и до вечера, да Лорхен растормошила:
– Вставай, лежебока! Негоже нам в лесу ночевать!
Поднялся, потянулся…
– Чудной сон мне приснился, Лорхен! Как будто ты со зверюшками какими-то беседуешь, а они всякими гадостями грозятся!
– Экий ты, Франц, выдумщик сделался! А еще меня бранил!
– А вот видел я еще, как ты плакала.
– Да ты что? С чего бы это мне плакать?
И точно, глазки у ней блестели как всегда – не от слез вовсе. Улыбается, веночек мне протягивает.
– Ну и славно. Нечего себе голову забивать. Давай веселей!
Из любопытства сходил я к тому месту, где Лорхен в моем сне стояла. Трава чуть примята, и все.
Заковыляли мы назад и до вечерней зари были дома.
Приключилось со мной еще и вот что. Лорхен очень нравилось смотреть на пламя, и, как темнело, я разводил огонь в очаге. Снаружи боязно было – а ну если кто увидит?
