– Так ведь нет их! Вот какие они с виду?
– Не знаю, они прячутся всегда.
– Ну видишь! Были б они страшные, как жабы или змеюки, это б еще куда ни шло. А то ты боишься, а чего – сама не знаешь! Они ж тебя не покусают, не поцарапают. Выдумки есть выдумки. На то только они и годны, что девочек маленьких пугать.
Лорхен головкой кивает – обещает слушаться. На этом мы и порешили.
Бывали и в доме. Перед отъездом все двери заперли наглухо, открывалась только одна в левом крыле – самая неприметная. Через нее ходили по всяким хозяйственным нуждам. Там деревья прижимались вплотную к дому. Потому, хотя навеса на крыльце и не было, от дождя оно бы спрятало.
В первый раз я чуточку робел: ну как же, в господский дом – и без хозяев. До чего же глуп человек! Вот знал, что в жизни ничего там не украду, и что красть-то нечего. А ведь едва ли не вором себя чувствовал, когда ключи доставал!
Внутри Лорхен подивилась кухне: таких громадных она еще не видывала. Кроме этого, в хозяйственных помещениях интереса для нас не оказалось, и отправились мы дальше.
Как очутились в крайней зале (в ней, как я знал, обедали), Лорхен ахнула. Еще бы! Удивительное было зрелище: сквозь двери напротив мы видели насквозь весь первый этаж. Двери, а за ними еще двери, а за теми – еще… И так до последней комнаты. Все украшения здесь сняли, и остались голые белые стены. День выдался солнечный, и оттого они еще белее сделались, разве что не засияли – окна-то в усадьбе огромные. Все светом залито… Потолки же высоченные были, словно в церкви. Каждый шаг эхом отдавался.
Мы дошли до середины здания, где главный вход, и там сели прямо на пол. Если уж у меня дух захватило, то Лорхен и вовсе огорошена была. Совсем притихла. Сидит, смотрит во все глаза.
– Ну что, будешь здесь играть? Здесь тебе бояться нечего. Пустовато, конечно. Вот раньше пройти нельзя было: и ковры тут лежали, и кресла стояли… Сейчас все унесли. А вон по той лестнице господин барон и его гости подымались в свои спальни.
– Хочу наверх.
– Ну пойдем тогда.
Ступеньки для нее были высоковаты, но карабкалась сама, хоть и кряхтела, как старушка. А я улыбался – так, чтоб она не видела. Обиделась бы еще, подумала, что смеюсь.
Стены на втором этаже другого цвета были – голубые. Мы ходили из комнаты в комнату. Там оставалась еще кой-какая мебель, и Лорхен залезала на стулья и кровати. Прыгала, как козленок. Узнал бы об этом барон – крепко бы мне влетело! Но я хотел ее порадовать. Да и самому любопытно было поглядеть, потому как не приходилось мне прежде бывать в господской опочивальне.
День клонился уже к вечеру, а мы никак не могли остановиться. Все-таки тянет роскошество к себе, ой как тянет!
В правом крыле обнаружили мы детскую. Я сразу догадался, что это она, как ангелочков над дверьми увидел. Там три комнаты: по обе руки от входа – спаленки, а посередке – игровая. Жалко, игрушек там давно уже не водилось. У барона были сын и дочка, но девочка захворала и умерла, когда ей годков было как Лорхен. А мальчик постоянно жил в городе.
В комнате слева нашелся даже стульчик, и любимица моя на него уселась. А я все так же – на пол плюхнулся. Еще были там два окна, кроватка и шкафчик. Да зеркало в углу. Такие обычно у знатных дам бывают, но барон для дитятки своей денег не пожалел и взял красивое, большущее. Даже я, здоровила, целиком отразился!
Кстати, возле него и умерла баронова дочка. (Лорхен я о том говорить не стал – что зазря девчурку волновать?) Нашла ее нянечка – утром, нежданно-негаданно. Сказывала потом, что лежала бедняжка так, будто смерть свою в глуби зеркальной выискивала: близко-близко, с глазами открытыми…
– Не к добру это, что она перед зеркалом всю ночь оставалась! – говорила нянечка.
– Да почему же?
– Ах, так нельзя ведь! Завешивать зеркала надо, коли покойник в доме!
– Ты, матушка, и вправду так веришь?
– Верю не верю, а порядок должен быть!
А я вот не верил и не верю. Да не легче мне от этого живется…
– Эх, Лорхен, будь я богат, ты жила бы в такой же комнатке, и платьишки у тебя были бы самые лучшие, и…
– Милый, милый Франц! Я тебя и так люблю! – смеется и на шею мне бросается.
– Да нет же! Вот ты смотри, – и несу ее к зеркалу. Держу перед зеркалом и говорю: – Да разве ж ты не хороша, крошечка моя? Я разных девочек видел, приезжали сюда всякие. Так они ведь дурочки все! Одна капризничает, другая вредничает, третья варенья просит!
Лорхен хохочет-заливается, а мне того и надо. Поставил ее прямо на полку, треплю за щечки и сам рожи корчу. Дурачусь, как могу. В комнате уже темнехонько становится. Закат за окном рыжий, густой – все будто в золоте.
Вдруг вижу, Лорхен вся враз побледнела. Уставилась в зеркало, точно змея перед ней, и оторваться не может.
Думал, она играет, притворяется.
– Ты что же, Лорхен, застыла-то? Или кого другого в зеркале увидела?
