Богатыри не мы. Устареллы

«Вшивый, вшивый лебедь, – билось в ушах, – вшивый-вшивый лебедь, вшивый-вшивый, вшивый… вшивый…»

Чтобы избавиться от наваждения, дева была готова почти на все, вот «почти» все и решило. Она заверила дона Проходимеса, что выдержит, значит, она выдержит!

«Вшивый, вшивый лебедь»… но она обещала! «Вшивый, вшивый лебедь», но он увидит, что пурийская принцесса… «Вшивый, вшивый…» Она думает о хорошем! В мире столько хорошего! «Вшивый-вшивый…» Молоко! Парное! Пейзане! Подруги! Сиреневое платье… «Вшивый-вшивый…» Лошадки! Купедон! Блины! Цветы! «Вшивый…» Потенция! Любовь!

– Все! – Дон Проходимес остановил гнедого. – Проскочили! Теперь можно и поспать.

– Даже не покушав? – удивился Картофиэль, видимо, потерявший в пути много энергии.

– А это по желанию, – зевнул блондин, но костер развел и коней обиходил.

– Я возмущен предательством коварным, – приступил к обличению распакованный Яготелло, попутно завладевая светлой попоной, в которой его перевозили, – моя невеста, чудо чистоты…

Перпетуя могла бы уточнить, что еще неизвестно, чьей невестой она является, однако дева слишком устала, а кость с копытом была утрачена.

Ночлег под одним плащом с доном Проходимесом и разделительным Моргенштерном в сложившейся ситуации исключался, и принцесса одиноко легла под одиноким же деревом. Несмотря на пережитые потрясения и усталость, ей не спалось. Земля была жесткой, подложенный под голову вьюк не желал становиться подушкой, однако больше всего мешала неопределенность, как лирическая, так и юридическая. От разбойников и орков принцессу спас дон Проходимес, причем побочным продуктом жмурдийского подвига стало освобождение наследника Моралесов-и-Моралесов. При этом дон Проходимес на глазах верхнеморалийца вступил в бой с Добром, что почиталось преступным. Тем не менее Светлый арбитраж, соберись он сразу же после Жмурдии, обязал бы деву отдать руку двукратному спасителю, возможно, разделив с ним изгнание – тут многое зависело от Гамлета Пегого, который обещал подтвердить перерождение данного экземпляра Добра.

Изгнание Перпетую не пугало, ей даже казалось, что внук сэра Джедая в этом случае женится с большей охотой, но дальнейшие события все перепутали. Угодившая в плен к холостому дракону принцесса доставалась драконоборцу (в случае победы последнего, само собой), однако считать себя плененной честная дева не могла, ведь они с Гамлетом заехали в гости по доброй воле. Тем не менее Тритий сделал ей предложение, она отказалась, сославшись на обязательства перед доном Проходимесом, но Яго-Стэлло принял это на свой счет и вызвал дракона на бой. К счастью, принц не победил, а дева покинула Драконью гору без какого-либо ущерба для себя, платья и туфель, и вот здесь-то и крылась основная сложность! Перпетую сдуло с террасы потому, что взорвалась жаба, некоторое время исполнявшая обязанности скакуна Яго-Стэлло. Арбитраж мог признать, что амфибия продолжила бой именно в таком качестве, ведь прецеденты, когда рыцарские скакуны сражались, хотя их хозяева были ранены и даже убиты, широко известны. В этом случае спасение от проходящего по высшей злотворческой категории дракона перевесит спасение от не столь вредоносных разбойника и орков, разве что… Разве что Тритий засвидетельствует, что взрыв жабы только распалил его страсть, и он намеревался либо пуститься в погоню, либо, что еще лучше, затмить крыльями небо над Санта-Пурой и под угрозой сожжения столицы потребовать у короля дочь. И лишь появление дона Проходимеса, вынудившего чудовище отступить, спасло город и принцессу. Да, это выход, причем единственный!

Перпетуя отдавала себе отчет в том, что пурийской принцессе неприлично объяснять нюансы брачных кодексов стран победившего Добра чужаку, к тому же, весьма вероятно, нижнеморалийцу, носящему под… Не важно, чем, главное – неприлично, но почему бы не поговорить с кем-нибудь умудренным и явно обходящимся без черных кружев? Стараясь не шуметь, дева перебралась к почти прогоревшему костру, возле которого свернулся не нуждавшийся в отдыхе Моргенштерн. Как навести беседу на интересующий ее предмет, принцесса не представляла, но старик был проницателен и откровенен – холодное оружие ударно- дробящего действия вообще не любит недомолвок.

– Видите ли, деточка, – заявил без обиняков Моргенштерн, – мой юный друг вам не подходит. Он не создан для блаженства, его душа, прошу заметить, очень добрая душа, таки совершенно чужда покою! Нет, конечно, он не Байрон, он другой, гораздо менее эгоистичный, но от этого лично вам легче не станет. Он, видите ли, ищет бури, как будто в этих самых бурях есть покой, и это при том, что погодные перепады дурно сказываются на здоровье… Но разве мой юный друг думает о здоровье?

Из глаз принцессы хлынули слезы, носик покраснел и распух. В полутьме этого было не разглядеть, но Моргенштерну все равно стало ее жаль. В сущности, он был оружием добрым и даже (местами) сентиментальным. Старик шевельнул цепью и утешающе произнес:

– Поверьте, деточка, сколь бы он ни любил вас, если привыкнет, немедленно разлюбит.

– Но… – насторожилась Перпетуя, – он меня любит? Хоть немножечко?