– Человек лепит себя как некое изображение, и не всегда образ оказывается верным. Трудно дается человеку открытие, что был создан всего лишь образ, а не он сам.
А в пасмурном доме, где как будто витал призрак смерти, Урана рассказала все. Об идоле, Олджуне, Йор… О незнакомце, встретившемся Илинэ, имя которого девушка так и не открыла Малому сходу.
Позднее солнце пробудилось и, дивясь, озарило перевернутый с ног на голову лес. Там, где по праву осуохая времен меньше полдня назад искрился снег, весело бурлила, звенела и щебетала самая настоящая весна.
Соннук боялся выкрикнуть имя Олджуны. Осматривался кругом, заглядывал под кусты. Должно быть, напуганная лесным стариком, женщина добрела до шалаша. Здесь уже близко.
Но шалаша не было. Соннук забыл о ноющей руке, углядев разбросанную поверх кустов одежду. Рукав дохи лохматой косицей крутился в течении ручья… А на груде веток, безвольно раскинув руки, точно подстреленный на лету стерх, простерлось обнаженное женское тело.
…Она умерла. Соннук зажмурился и потряс головой. Не мог, не хотел поверить: она умерла. Не он, а отчаяние исторгло тягучий стон: умерла!
Талые льдинки крупной чешуей взблескивали в потревоженной луже. Или это отражения облаков? Соннук с пристальным вниманием всмотрелся в водную рябь, и колени подломились. Лужа обрызгала лицо, холодом пробрала горящую руку.
Йор победил. Нет той, к которой шел Соннук, ради которой он еще оставался в долине. Жить больше не хотелось. Незачем было жить. Не для кого. Богатство и сила, а главное – Сюр, обещанные в снах правителем зимней страны, потеряли смысл. Зачем Соннуку роскошь и власть, если он не может сложить все это к ногам Олджуны?
Йор убил двоих.
То, что с давних пор угнетало душу, и то, что смертельно ранило теперь, вырвалось из Соннука в раздирающем вопле. Обмяк в луже, опустив в ладони лицо. Ничего не видел, не слышал вокруг, поэтому не сразу уловил движение на ветках, не успел ни обрадоваться, ни испугаться.
– Чего кричишь? – безмятежно спросила женщина и села, притиснув колени к груди.
Она проснулась не столько от его крика, сколько от холода. Озябшее тело покрылось гусиной кожей, в подмышках больно потягивало, и сосцы встали дыбом. Но сердцу было тепло. Сердце пело и ликовало: он не ушел, он ее не бросил!
На искаженном горем лице Соннука отразилось недоумение. Казалось, забыл что-то важное и никак не может вспомнить. Он снова не мог поверить: живая! Взаправду, въяве – живая! Дрожащие губы раздвинулись в улыбке… и сердито поджались. Опустив глаза, парень мотнул головой:
– Зачем разделась?
– Было тепло, – смутилась Олджуна.
О, эти мужчины! Как же стремительно они переходят от скорби к гневу!
Он желчно полюбопытствовал:
– Жарко стало в пургу?
– Разве была пурга?
Соннук прикусил губу: она ничего не помнит.
– Костер на холме разведем, согреешься…
Снял с себя рубаху, кинул на лапник. Прикрикнул:
– Двигайся же, одевайся!
Женщина повиновалась. Рубаха объяла влажным теплом, подол опустился ниже колен.
– Что у тебя с рукой?
– Лесной старик не докушал, – Соннук поторопился вытянуть из-под ветвей волглые шкуры. – Разве ты его не встречала?
– Нет…
– И я не ударил тебя локтем? Нечаянно?
– Когда? – глянула жалобно.
Пурга, лесной старик… Соннук шутит? Хотя рука его впрямь в кровоподтеках до локтя, в двух местах верхний слой кожи содран.
– Где ты была во время ливня?
Олджуна задумчиво кивнула, размышляя о своем:
– Ливень… Дождь очищающий. – Шагнула ближе. – Ты можешь не бояться ме…
