Парень вздрогнул.
– …ня, – договорила робко. Хотела сказать, что Йор уплыл, может быть, совсем сгинул, и не смогла. Соннук закрыл рот поцелуем.
Сначала она ужаснулась: что подумает Тимир? Что скажет Тимир?! Тимир прикончит обоих!.. А потом, закинув руки парню на шею, уже не думала ни о чем.
Они целовались долго, отчаянно и безудержно.
Соннук настоял, чтобы Олджуна забралась ему на закорки, не то ноги в студеных ручьях совсем закоченеют. Ноша была на удивление легкой, хотя он, пережив за малое время мощные сотрясения гнева, страха и горя, полагал, что силы его на исходе. Видно, тело подчинилось сердцу, отдалившему усталость. А сердце пламенело от противоречивых чувств! Одновременно крепло и таяло, стучало, как маленькая кузня, и обмирало. Соннук казался себе взрослым человеком и растерянным мальчишкой, трепетал в смятении и наполнялся счастьем.
Он испытывал так много всего и сразу, что почти не удивился, когда увидел людей. Один высокий и худощавый, второй небольшого роста и тучный, выйдя из-за холма, замешкались, затоптались на месте. Худой развернулся и собрался юркнуть обратно за холм, однако толстый остановился и невольно загородил ему путь.
– Кинтей, Топпот, – вспомнила Олджуна их имена. – Опять натворили что-то и прячутся в запретном лесу.
Смущенный Соннук поставил женщину на ствол лежащего дерева. Она была полураздета, и парни изумленно застыли, но широкое лицо толстяка разгорелось, и глазки умаслились. Топпот не смог бы обойти вниманием и пень, облаченный в женскую одежду, а тут баба в одной мужской рубахе, с голыми ногами!
Через миг приятели узнали в тех, кто им встретился, сына кузнеца и Олджуну. С воплями: «Йор, Йор!», поднимая тучи брызг, приятели без оглядки бросились в ближнюю рощу.
…Внизу сонно журчала вода. Тяжело и длинно падали капли-звуки. Огонь служил добросовестно, сушил одежду, шкуры и согревал двоих. Огонь костра, как домашний дух-хозяин, тоже привык заботиться о людях. За прозрачно-сизой пеленой спокойного дыма сквозила вопросительная бровь новой луны.
Соннук вертел над пламенем прут с нанизанными тушками снегирей и поглядывал на Олджуну. Окутанная распущенными волосами, она сидела на бревешке напротив. Горячий воздух костра играл концами распушенных прядей, глаза мерцали, как вечерние звезды в речной зыби. Это снова была совсем не та Олджуна, которую знал Соннук. Не та, что ходила по юрте с испуганным и настороженным лицом, не та, что после припадков страшно рыдала и ждала новых каверз Йор. Женщина наслаждалась покоем. Она и сама излучала покой – доверчивый и благодарный.
На губах Соннука ярко жили податливость губ Олджуны и холодок ее ровных зубов. Даже в раненой руке осталось больше возбуждающей памяти о нежном изгибе женской спины, чем о медвежьих клыках.
Разморенная теплом, Олджуна лениво потянулась. Томное движение приподнятых рук выпростало из черных прядей крепкие груди. Облитые золотистыми отблесками огня, эти округлости напоминали крутые бока праздничных чаш. Темные ягоды сосцов выступали из колец цвета юной сосновой коры.
Соннук отставил прут с недопеченными снегирями. Ему вдруг захотелось попробовать, каковы на вкус ягоды смуглой груди, если охватить одну ртом и притиснуть к нёбу… потом вторую… попеременно. Парень больше ни о чем не способен был думать. Близость грудей Олджуны дразнила, манила и обещала что-то такое… сладкое, нежное, для чего не были придуманы слова. Потрясенный, Соннук почувствовал, что его плоть болезненно напряглась и отвечает зову женского тела.
И то ли волна ударила в берег, то ли вновь ливень соединил небо и землю, или, может быть, забушевало пламя… В мире случилось то, что случается часто, но всегда будто однажды: двое соединились в одно, и огнедышащая стихия унесла гнездо жарко сплетенной плоти в зыбкое запределье.
Откуда-то доносился упругий звон капели. Они лежали на подсохших шкурах расслабленные и умиротворенные и смотрели в небо. Звонкая ночь кружила их в звездном хороводе.
Соннук услышал, как выровнялось дыхание Олджуны, и понял, что она уснула. Тогда он заплакал. Слезы скатывались по вискам, а взгляд продолжал бродить в вышине. Соннук тихо плакал светлой частью своего существа, которая любила матушку Урану. Теперь светлое в нем увеличилось еще на одну любимую женщину.
Он вдруг подумал, что с тех пор, как Олджуна с ним, его половинчатый Сюр не просит багрового сока жизни. А ведь и впрямь, Соннук совсем забыл о нужде поддерживать Сюр! Дыхание жизни не убавилось, не исказилось. Напротив, словно возросло – нечаянно, незаметно… Может, он, обретя вначале тень, затем крепость костей и непроницаемость тела, сделался, наконец, настоящим человеком?
