Придержав вздох, Олджуна облачилась в звенящие натазники и бело-молочное платье-безрукавку со вставками цвета сосновой коры. Спереди на платье вшита фигурка человека с реющими поводьями. На спине – две фигурки с переплетенными поводьями. По подолу – хоровод, нечетное число человечков, взявшихся за руки. Без такого платья нечего и показываться новой родне. В безрукавке особый смысл. Называется она Птицей-счастьем, или Белокрылым стерхом. Считается, что счастливые крылья супружеской жизни невеста носит в своих руках. А руки ее не оголены – почти до плеч натянуты на них витые серебряные браслеты с девятью выпуклыми опоясками и мягкой ровдугой на локтевых сгибах.
Девушки накинули на Олджуну просторную доху из меха сиводушки, формой напоминающую юрту. Тут кожаные вставки на спине были в виде трех коновязей. На широких каймах разрезов блестели медные бляшки. На груди позвякивали фигурные подвески, охраняющие от липучего огня дурных глаз. Слева проступало крашенное красной охрой сердце, чтобы меж супругами не иссякала любовь.
На голове невесты закрасовалась похожая на урасу лисья шапка. В навершии пушился белый дым – маховые лебединые перья. На третий день свадьбы, став Тимиру женой, Олджуна поменяет эту шапку на другую, соболью, с кругом-солнцем и берестяным торчком сверху, подобным камельку – очагу дома. Снаряжение невесты завершилось дэйбирем с пестрым хвостом. Подружки с плачем и жалостливыми вздохами вывели во двор уходящую в чужой род.
Теперь очередь за убранством трех белых свадебных коней. Продолжая петь, девушки надели на них узорные уздечки. Возложили чепраки, боковины и седла – верховое и два вьючных с кладью. Красива свадебная сбруя, глаз не оторвать! Накладки лук верхового седла обрамлены медными валиками с чеканкой. Выемки заполнены гравированными завитками и дугами. Частая вышивка в середках чепраков предвещает богатство. Поле между верхней каймой и нижней коричневое – это матушка-земля, главный оберег от несчастий. Красная кайма вещает о росте кровной родни. Девять кистей по внешним углам – пожелание плодовитости. А вот на боковинах кистям быть не полагается, дабы не щекотали конское брюхо. Напоследок девицы надели на лодыжки коней серебряные браслеты и подали невесте плеть со скребницей.
Только кончили петь, как стоящий на крыше юрты отрядник Быгдай известил, что едет жених. Девять белых жеребят пригнал кузнец в подарок Хорсуну. Быгдай громко считал сверху:
– Первый прошел, второй идет, третий движется… Быть жеребятам началом нового табуна, быть нашей дочери началом новых людей!
Белую двухтравную кобылицу оставил жених во дворе багалыка вместо Олджуны. Не притронутся ножницы к гриве и хвосту кобылицы. Не коснется плеть белого крупа.
– Станем холить-лелеять ее так же, как ты должен нежить жену, – сказал будущему зятю Хорсун.
Лицо невесты прикрыли собольей шкуркой, чтобы не было у нее возможности оглянуться на отчий дом, не то девичье счастье задумается: не вернуться ль обратно? Свадебный поезд со стадом и табуном из приданого тронулся по кругу Элен в сопровождении веселых душ белых жеребят. Девять раз останавливался поезд в долине, и на каждой остановке мужчины забивали по тельцу, а шкуры вешали на деревья.
У кузнецовых ворот Олджуне было велено открыть лицо. Трижды по ходу солнца объехала она коновязи. Жених принял ее с коня на руки, поставил у входа в юрту. Галдящие гости притихли. Невеста переступила порог…
Находчивый Отосут поспешил громко воскликнуть, опережая нежеланные возгласы и замешательство:
–
На скулах Олджуны полыхнули алые пятна, глаза заблестели предательской влагой… Под прокатившийся по рядам шепоток встала у камелька на левое колено, угостила духа-хозяина привезенными из отцовского дома яствами. Еле слышно проговорила невестину просьбу-мольбу.
«Кто-то допрежь срока открыл щеколду с подвала невесты», – полетит теперь слух. Преградить путь молве труднее, чем перекрыть русло весенней воде. Люди без того потихоньку осуждали Тимира. Знать, не зря торопился справить свадьбу в луну на ущербе. Жрецы, говорят, поминали старую, известную всем легенду. Уговаривали не спешить, да разве покорятся ковали, издревле почитающие себя выше жрецов и воинов! Сын к главному кузнецу вернулся, удалось обмануть злых духов, чего, мол, бояться…
Снова был пир, снова текли реки кумыса и дымились горы мяса. Гости налегали на блюда с отборной рыбой, не обходили топленое масло в громадных чанах с ковшами обочь. Пей, ешь, сколько захочешь и сможешь!
В доме не умолкали заздравные речи и песни хомуса. Во дворе шли состязания. Могучие шеи силачей сгибались под тяжестью связанных вместе конских туш. Кожа ладоней перетягивающих палку лопалась, взрываясь кровью. Одни бойцы выходили изрядно помятыми из кулачного круга, другие праздновали победу во славу Тимира и Олджуны. Старцы, как всегда, совали носы повсюду.
