– Какая разница, нравится мне или нет, – наконец говорит она. – Факт, что флаеры с ее картинками приводят в несколько раз больше клиентов, чем любые другие. Неоднократно проверено. Лично мне от художника больше ничего не надо. А тебе?
Катя рисует.
Лиловый дом с синей черепичной крышей и ярко-оранжевой дверью рисует она. Не на заказ, не для продажи, даже не в подарок, а просто так, для себя. У Кати с собой договор: если удается вовремя справиться с намеченной на день порцией обязательной работы, можно нарисовать что-нибудь ради собственного удовольствия. Когда работы нет, тем более можно. И в воскресенье можно, по воскресеньям у Кати всегда выходной, даже когда полный завал. Когда работаешь в десяти местах одновременно, а на самом деле толком нигде, хотя бы один выходной в неделю обязателен, иначе нельзя.
Лиловый дом Катя рисует в блокноте, потому что внезапно закончились белые кружки, которые она очень любит расписывать. А миниатюрные, десять на пятнадцать сантиметров, холсты закончились еще на прошлой неделе, просто до сих пор не было времени зайти в лавку и купить еще. Ай ладно, ничего, лучше рисовать фломастерами в блокноте, чем не рисовать вообще.
– В лиловом доме жила тетя Вероника, – говорит Катя кошке, которая по заведенному у них обычаю сидит рядом и внимательно наблюдает за работой. – Мамина двоюродная сестра. Она была Владычицей Фонарей. Ну, то есть это папа так ее называл: Владычица Фонарей. Потому что тетя Вероника работала в городском совете, как раз в том департаменте, который занимался освещением улиц и парков. Папа ее немножко дразнил, но она не обижалась. На него вообще совершенно невозможно обижаться, он такой… Эх. Даже жалко, что на самом деле его никогда не было. Такие замечательные люди все-таки должны быть на самом деле, а не персонажами ложных воспоминаний. Но ладно, даже так неплохо. Было бы очень обидно сходить с ума, вспоминая каких- нибудь скучных злых дураков.
Кошка внимательно слушает Катю. Ей все равно, что та говорит. Кошке нравится звучание Катиного голоса. И само Катино присутствие. Рядом с Катей кошке хорошо, для нее только это и важно.
Рядом с Катей на самом деле всем хорошо, хотят они этого или нет.
Закончив рисунок, Катя пришпиливает его кнопкой над кухонным столом, рядом с полудюжиной других картинок, изображающих разноцветные домики и высокие деревья. Домики и деревья Катя любит рисовать больше всего на свете. Пока она рисует, фальшивые воспоминания кажутся просто фантазией. Если бы они всегда казались просто фантазией, как было бы легко! Как есть, тоже на самом деле неплохо. Но иногда слишком больно от всех этих дурацких несовпадений. Немножечко чересчур.
Когда Кате надоедают развешенные на стене картинки, она снимает их и прячет в коробку из-под английских ботинок, лучшего приобретения ее жизни. Ботинки прекрасны, и сносу им нет уже третий год. А коробка из-под них так велика, что в ней отлично разместился весь Катин архив, и еще много места осталось. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что домики на бумаге она все-таки рисует довольно редко. Обычно – на чашках и на маленьких, размером с почтовую открытку, загрунтованных холстах. Их потом можно дарить знакомым на дни рождения и просто так, при случае продавать на ярмарках, а из осевших в хозяйстве строить на полках и подоконниках условные макеты несуществующего сказочного городка. Ради этой утешительной игры на нескольких чашках пришлось нарисовать трамваи, потому что без них общая картина получалась – ну не то чтобы сиротливая, просто неправдоподобная. Катя отлично помнит, как они с одноклассниками тайком от взрослых ездили после уроков на трамвае в центр, за ореховым мороженым, которое продавалось только в кондитерской на площади Восьмидесяти Тоскующих Мостов. А значит, трамваи обязательно должны тут быть.
– Пойду-ка я, пожалуй, пройдусь, – говорит Катя кошке. – А то что-то все мне сегодня не так. Полнолуние, что ли? Заодно куплю курицу. Сколько можно одними консервами тебя кормить.
Кошка, отлично распознающая не столько слова, сколько общую интонацию, всегда предшествующую Катиному уходу, вспрыгивает на подоконник и сворачивается в клубок, а Катя надевает свои прекрасные английские ботинки, поворачивает ключ в дверном замке, вынимает его, толкает тяжелую дверь, потом аккуратно закрывает ее за собой, вставляет ключ и снова его поворачивает. Папа в таких случаях любил показывать фокус: как будто кладет ключ в рот и глотает. Катя долго верила, что он на самом деле так умеет, и очень удивлялась, что ключ потом неизменно обнаруживался в кармане. А на самом деле, конечно, обычная ловкость рук…
Эй, – строго говорит себе Катя. – Не увлекайся. Окстись. Какой, к лешему, папа. Смотри, сама себе не поверь.
Но сегодня это почему-то особенно трудно: не верить дурацким фальшивым воспоминаниям. Обычно они вполне ничего, даже, можно сказать, развлекают. А сегодня все как-то очень близко и очень больно, как будто островерхие крыши разноцветных домиков забрались под кожу и колются теперь изнутри. Вот же черт.
Ничего, – думает Катя, – сегодня в городе ветер. Такой сильный ветер! Сейчас пройдусь немножко, он все выдует из головы.
