Люси они очень нравятся, и это, с одной стороны, хорошо, потому что работа должна приносить удовольствие, а с другой… ну, скажем так, тоже хорошо, но чревато некоторыми осложнениями. Люси хорошо себя знает и почти уверена, что ее вот-вот занесет. Да так, что мало никому не покажется. Держите меня семеро, эй!
Впрочем, пусть заносит. Экскурсия почти закончена, и ребята вполне заслужили суперприз Люсиных симпатий: хорошую порцию вдохновенного гона напоследок.
– Посмотрите сюда, – говорит Люси, останавливаясь на углу Лейиклос и Тоторю. Перст ее авторитетно указывает на скучнейшую в мире автомобильную стоянку перед Министерством Обороны. – Ряд малоизвестных, но чрезвычайно живучих легенд о тайной изнанке нашего города при всех разночтениях сходится в том, что на теневой, скрытой от наших глаз, но такой же уютной и обжитой стороне Вильнюса в этом месте находится одна из красивейших площадей, получившая название Восьмидесяти Тоскующих Мостов; откуда оно взялось, это отдельная история, скорее героическая, чем лирическая… Что? Никогда не слышали этих легенд? Вообще не понимаете, о чем речь? Да, это большое упущение. Ладно.
«Вот в этом сером доме жил Бродский», – говорит кудрявая женщина, похожая на хорошенького мальчика, если бы не голос, высокий, звонкий, отлично поставленный голос опытного лектора, можно было бы перепутать, а так ясно, что женщина, тонкая, длинноногая, в драных джинсах и мужской защитной куртке; впрочем, ей даже идет.
Но Катю заинтересовала не женщина, и не рассказ о Бродском, к поэзии она была вполне равнодушна. Кате понравилась внимавшая женщине-мальчику пара, сперва показалось, подростков, но на самом деле, взрослых людей, явно за тридцать, а может быть, даже больше; неважно. Просто очень уж симпатичные, оба рыжие, он – как медь, она – как цветочный мед, за руки не держатся, друг на друга не смотрят, внимательно слушают свою кудрявую предводительницу, а все равно невооруженным глазом видно, что они давным-давно вместе и до сих пор так влюблены, что наверняка, можно спорить, целуются по дороге домой во всех подходящих для этого подворотнях; впрочем, в неподходящих тоже целуются, чего уж там.
Как мы, – думает Катя. И у нее почти останавливается сердце, потому что она помнит все: маму, папу, ореховое мороженое, свою разноцветную школу, серого попугая, бумажных рыб на деревьях, каждый дом в окрестных кварталах, названия улиц, номера трамвайных маршрутов, книжные корешки в отцовской библиотеке, имена четырех с половиной дюжин речных камней, лет сто назад в шутку провозглашенных почетными гражданами города, выставленных на Ратушной площади ради какого-то праздника, да так и оставшихся там навсегда, и еще великое множество важных, забавных, нелепых, щемящих деталей, но только не имя и не лицо того, с кем обнимались на задней площадке трамвая, синхронно, как эти двое, мотали головами в ответ на вопрос, далеко ли еще до конечной, и хором, не сговариваясь, отвечали: «Примерно в сорок пять тысяч раз ближе, чем до луны в перигее». И может быть, так даже лучше – не помнить. Еще бы научиться не пытаться вспоминать.
Какое-то время Катя зачарованно бредет за этой троицей, тем более, что ветер по-прежнему дует ей в спину, целиком одобряя выбранное направление. Ладно. Пусть будет так.
«В этом месте находится одна из красивейших площадей, получившая название Восьмидесяти Тоскующих Мостов», – говорит кудрявая женщина. И Катя, поневоле, вполуха прислушивавшаяся к ее словам, замирает, не веря своим ушам, а потом, наверное, теряет сознание, впрочем сохранив при этом способность стоять на ногах и даже куда-то идти. По крайней мере, очнувшись, она обнаруживает себя не лежащей на влажном от утреннего дождя асфальте, а напротив, бодро, почти вприпрыжку шагающей по улице Лейиклос, наверх, в сторону Вильняус, туда, откуда недавно пришла. Но ветер опять милосердно дует в спину, спасибо ему за это, он большой молодец.
Яблочный сок с кальвадосом обманчиво похож на теплый домашний компот, слегка сдобренный корицей; осушив первый стакан, тут же заказываешь второй, и только тогда, пригубив новую порцию, вдруг обнаруживаешь, что ноги твои готовы плясать предпочтительно на потолке, голова исполнена диких, зато прекрасных, все как одна, идей, язык мелет что ни попадя, а так называемый разум вместо того, чтобы вмешаться и призвать распоясавшийся непарный вырост дна ротовой полости к порядку, восхищенно его подстрекает: «Еще, еще!»
Люси прекрасно знает, как действует этот негодяйский напиток. Поэтому и потащила симпатичных рыжих клиентов, которые, готова спорить, могли бы стать ее добрыми друзьями, живи они где-нибудь по соседству, не в какое-нибудь кафе, а сюда, поближе к гарантированному источнику вдохновения. Так им и надо, они заслужили, можно сказать, сами напросились, приговор обжалованию не подлежит.
– Согласно малоизвестным, но, к счастью, чрезвычайно живучим легендам, Вильнюс – пограничный город, – рассказывает Люси,
