платформа Закхаймские ворота», где продают книгу немца Вика, клевещущего на Россию?
– И что, покупают? – хмыкнул Щербатов.
– Ещё как покупают! А местные власти не препятствуют. Да и чего от них ожидать, если уж в Питере повесили памятную доску Маннергейму, врагу России?
– Вот сволочи!
– Абсолютно с тобой согласен! Повсеместно идёт реставрация немецких имён и названий, Светлогорск скоро станет «старым добрым Кранцем», будут воссозданы усилиями ректората университета «Замок прусских королей» и «Замок Кёнигсберг». Управленческие кадры онемечились до того, что уже и университетом будет командовать немец, как это случилось ещё в две тысячи шестнадцатом году с назначением ректором физико-математического института такого же немца. Своих, видите ли, специалистов не хватает!
Щербатов покачал головой.
– Ну ты это, Андреич, не переживай. Разберутся с твоим Калининградом, никуда он от нас не денется.
– Во-первых, я оттуда родом, из самого Калининграда. Во-вторых, уже доразбирались – отделения требуют!
– Ладно, Андреич, ко мне сейчас товарищ один должен зайти, я к тебе позже наведаюсь, поговорим.
– Заходи. – Щеглов скрылся за дверью своего кабинета, бурча что-то под нос.
Щербатов вполне понимал его чувства, но занимался он другими проблемами и о разговоре со стратегом Управления быстро забыл.
Фенер заявился в начале десятого. У него был вид человека, мучимого зубной болью. Выглядел он не то чтобы слишком толстым, но был грузен и объёмист, и Щербатов невольно посочувствовал человеку, потерявшему друга.
Сели по обе стороны древнего, как и сам кабинет, стола; мебель в здании не менялась по крайней мере лет двадцать. Но компьютер и монитор с объёмным эффектом на столе хозяина кабинета снижали впечатление древности интерьера, подчиняя его дыханию новых технологий.
– Что вас привело ко мне? – поинтересовался наконец полковник.
– Я хотел всё рассказать Николаю Александровичу, – сморщился Фенер, – но не успел.
– Что всё?
– Меня в тот вечер, когда на Маринича покушались, премьер к себе вызвал.
– Премьер? Когда?
– Примерно в половине одиннадцатого. Меня пригласили в Горки. Ну, поехал… – Фенер поведал полковнику историю беседы с председателем правительства в его резиденции. – После чего он и заявил, что ресторан взорвали.
– Ну, взрывом это назвать по большому счёту нельзя, мужик буквально сгорел на глазах у свидетелей.
– Дело не в конкретном исполнении намерения, но ведь понятно, что Виталия хотели убить. А потом убили Николая Александровича, потому что он, как я подозреваю, напал на след убийц. И Барсуков прозрачно намекнул мне, что такая же участь ждёт и меня, если я не соглашусь войти в его команду.
Щербатов недоверчиво покривил губы.
– Премьер – в роли пахана… бред сивой кобылы! Скажи кому – в психушку угодишь!
– Барсуков изменился.
– Да уж, недаром американцы утверждают, я недавно знакомился с их исследованиями, что после пяти лет работы в чиновничьих структурах человек превращается в нелюдь. Хотя и верить им, конечно…
– Вы думаете, я перегибаю палку?
– Я думаю, что нам нужно обратиться напрямую к президенту. Что практически невозможно. Но только у него есть независимая комиссия по контролю. Я хоть и предпринял кое-какие меры, в дань уважения к Николаю, не имея на это права… но скорее всего не потяну полноценное расследование.
– А если выложить факты в Интернет?
– Факты? – поднял бровь Щербатов. – Какие факты? Что на Маринича и Зимятова покушались колдуны, превращающие человека в световую вспышку? Нас заклеймят как шизофреников! Заявить об угрозе премьера? Барсуков тут же спустит на нас всех своих собак! Нет, надо действовать иначе, тихо, без шума и пыли, выходить на исполнителей, тянуть за ниточку до самого верха, до заказчика.
– А мне что делать?
Щербатов поймал беспомощно-тоскливый взгляд депутата, сказал, проникаясь его чувствами:
